Александр Уваров - Пленники темной воды

У ближайшего светофора машина развернулась — и жёлто-оранжевые огни города вновь поплыли навстречу, всё ярче проступая сквозь туманную вечернюю мглу.

Теперь они ехали по той стороне дороги, что обращена к морю и в кондиционированный воздух салона стал постепенно проникать едва заметный запах влажного, солёного морского ветра.

Скрипнули тормоза. Машина, по инерции качнувшись вперёд, остановилась.

Водитель протянул Вильяру небольшой кожаный портфель. Чёрный, строгого офисного стиля.

«Остроумно» подумал Вильяр. «Очень идёт к спортивной одежде».

— Вы не возражаете, если я переложу содержимое в свою сумку?

— Разумеется, — ответил человек на заднем сиденье. — Сами закрепить сможете? Под одеждой?

— Смогу, — ответил Вильяр. — Я уже работал с такой аппаратурой.

— Хорошо, — сказал человек на заднем сиденье.

«Да, серьёзно Старик отнёсся к Дмитрию. Что-то почувствовал… Или узнал?»

Он посмотрел на часы.

Восемь часов двадцать две минуты.

«Теперь ещё к машине возвращаться. Ну что за выходные, сплошная беготня…».

Уже выходя из машины Вильяр отметил (машинально, просто по привычке отмечать все необычные детали в окружающей обстановке, особенно во время таких ответственных встреч), что человек, проводивший инструктаж, по эстонски говорил как-то уж слишком правильно. Слишком ровно. С какой-то безжизненной интонацией.

Неестественно.

Как будто он старался скрыть акцент?

02 сентября, 1994, пятница, 21.45, вилла в Клоогаранна

— Нет, со всей определённостью!..

Тёплая, густая, смолисто-янтарного цвета жидкость. Не переливается — скатывается с края бутылочного горлышка. На широкое дно стакана — медленно, нехотя.

Все правила нарушены. Виски не пью быстро.

Благородный напиток ласкает горло. А не раздирает его, словно лезвие. Он не терпит резкости. Суеты.

Он ценит сдержанность. Медленно, но чётко выговариваемые фразы. Тщательно подобранные, подогнанные, плотно составленные слова. Ничего лишнего. Ни грамма воды. Только крепость. Весомость. Густота.

— Со всей определённостью заявляю вам — это шантаж!

— Но…

— Недипломатично? Некорректно? А знаете, друг мой, я сыт по горло этими глупыми правилами. Да, глупыми! А совершенно, я абсолютно не понимаю, почему мы должны следовать правилам хорошего тона при общении с дикарями. Даже хуже, чем просто с дикарями — с каннибалами, жестокими, алчными, безумными каннибалами, лишёнными даже малейших представлений о морали. Ах, да! Мораль, реализованная в рамках имперского сознания — штука чрезвычайно специфическая. Хотя в данном случае речь идёт о сознании явно бандитском…

— Но это, по моему, слишком резко. Подобные рассуждения…

— Безосновательны? Это ты хотел сказать?

— Именно. И мне…

— Ах, Гуннар, мне ли не знать этих людей. Вам, небожителям, в вашем удобном, бесконфликтном, обустроенном академическом мирке и в дурном сне привидеться не могло то, что приходилось видеть мне, едва я только приближался к этим опасным созданиям. И уж в последние годы…

— А чем отмечены эти последние годы?

— Особой печатью, друг мой Гуннар. Печатью откровенной пошлости и торжествующего цинизма.

— Вальтер, я ни в малейшей степени не намереваюсь обидеть тебя, но позволь всё-таки заметить, что жаловаться на всевластие пошлости стало до такой степени банальным, что…

— Так же превратилось в некую разновидность пошлости? О, не смущайся, безжалостный мой идеалист. Обвиняй меня, обвиняй! Конечно же, в жизни произошло так много чудесных перемен, нам открылись такие необыкновенные перспективы! Ещё лет пять назад мы и мечтать об этом не могли. Впрочем, нет, пять лет назад такие мечты у многих из нас уже были. И вот они исполнились. Осуществились! А что я, старый ворчун? Всё недоволен, и всё мне не так. Исторический шанс, можно сказать — чудо произошло на несчастной нашей земле, и вот мы свободны. И что взамен?

— Вальтер, я чувствую, сейчас ты опять начнёшь рассказывать страшные истории. Ты не возражаешь, если перед этим я пополню запас виски в моём бокале? Видишь ли, с некоторых пор я предпочитаю смотреть на мир сквозь эти милые золотистые очки.

Гуннар поднял бокал вверх и поднёс его к лицу.

— Отсветы огня особенно прекрасны. А запах шотландского дыма так гармонично сочетается с запахом дыма эстонского. Какое замечательное, смолистое дерево подбросил ты в камин!

Тонкая струйка неслышно потекла в бокал. Гуннар поставил бутылку на стол и слегка взболтал виски, продолжая любоваться переходами тёплых, янтарных тонов.

— Ну вот, теперь я готов тебя выслушать.

— Ты уже готов к очередной страшной истории, Гуннар?

— Увы, Вальтер, общение с тобой безмятежным не назовёшь. Начинай уж меня пугать, а не то я решу, что случилось что-то настолько страшное, что даже ты не решаешься об этом говорить.

— Ну, хорошо… Ты, я думаю, кое-что уже слышал об идее «Балтийского коридора» с которой так носятся неугомонные наши чиновники…

— Наши?

— Да, Министерства иностранных дел. Впрочем, и не они одни. Не исключаю, что изначально эта идея возникла на правительственном уровне, и только потом переложена на несчастные наши плечи. Но дело не в этом. Некоторым сотрудникам нашего ведомства не терпится опробовать это самый «коридор», надёжность и универсальность которого они уже успели так широко разрекламировать. И, представь себе моё удивление, когда я узнал сегодня утром, что наша доблестная полиция подозревает нас ни более и не менее как в передаче информации русским! Каково?

— Ну что ж… Подозревать — прямая обязанность полиции.

— Но не нас же! Кроме того, вслед за подозрениями настал черёд и обвинений. Из абсолютно надёжных источников я получил информацию, что в ближайшее время в правительство будет передан доклад, где нас обвиняют, именно обвиняют, в служебной халатности, позволившей русским получить доступ к чрезвычайно важной и конфиденциальной информации. Полагаю, ты уже догадался, что эта информация касается именно «Балтийского коридора».

— Боже мой! Всё так серьёзно?

— Серьёзно? Когда «коридор» полностью подготовлен к работе? Когда всё уже готово к отправке первой партии товара? Да, это очень, очень серьёзно. Трудно даже представить, насколько это серьёзно. И я готов был бы звонить во все колокола и настаивать на отмене отправки или хотя бы на изменении маршрута, даже не имея ни малейшей надежды на то, что хоть кто-то меня послушает, если бы… Если бы не одно обстоятельство.

— Какое же? — с явным интересом спросил Гуннар.

Вальтер заметил, что собеседник его сидит на самом краешке кресла и не смотрит более ни на пляшущие языки пламени в камине, ни на стакан, наполненный виски.