Люк Босси - Манхэттен по Фрейду

— Здесь не хватает огня, — быстро сказала Анна.

— Верно, — согласился Гупнин. — Но я еще не прокомментировал изображения змей. Алхимики считают змей священным оружием. Змеи символизируют смертный приговор. А также фаллос, сперму. — Он показал гостям новую иллюстрацию: — Живущая в пещерах змея сбрасывает кожу в лоне матери-земли и переживает метаморфозу, чтобы возродиться. Убийца заявляет, что жертва, которую он приносит, позволит ему каким-то образом возродиться. Он подчеркивает это, изображая себя в виде сияющего солнца.

— Если бы речь шла о сне, я увидел бы в солнце символ отца, — заметил Фрейд.

— В алхимии, — сказал Гупнин, — солнце олицетворяет «я», сияющее безграничной жизненной силой. Это также панацея.

— Что такое панацея? — спросила Анна.

— Универсальное лекарство, — ответил Юнг. — Лучшее средство от любой физической боли.

— Вот что говорит о нем Николя Фламмель, — добавил Гупнин, открывая еще одну книгу. — «Его компоненты восстанавливают здоровье неизлечимо больных и даруют молодость старикам. Мужчины возвращаются к возрасту, следующему за половой зрелостью, седые волосы становятся черными, чувства приобретают былую остроту, восстанавливается сексуальная мощь. Жизнь продлевается до очень зрелого возраста…»

— Все совпадает, — подхватил Юнг. — Солнце воплощает сверхразвитое эго автора гравюры. Исходящий от солнца луч является фаллосом, при помощи которого он подвергает метаморфозам элементы и порождает Вселенную.

— Я абсолютно уверен, — сказал Гупнин, — что убийство дракона имеет для преступника сексуальное значение. — Он отодвинулся от Анны и понизил голос, словно то, что он собирался сказать, могло ее оскорбить. — Этимологически слово «алхимия» происходит от арабского Al, что значит «Бог», и греческого kemia, что значит «плавление металла». Получается «слияние с Богом», что в более примитивной трактовке олицетворяет половой акт. В сочинении «Rosarium Philosopharum» [13] Средневековый алхимический латинский трактат, полное название «Философский розарий, или Самый ценный дар Господа» ( лат. ). XIV века сердцем алхимии называется половой акт. Химическая свадьба, одна из форм мистического слияния, является целью процесса.

— Моя Свадьба станет Апофеозом, — прошептал Фрейд.

Последние разъяснения Гупнина привели его в восторг. Как он всегда и утверждал, любое желание, даже желание убить, было связано с сексуальным началом. Алхимический след, совпадающий с его теориями, интересовал его теперь гораздо больше, чем он хотел бы признать.

— Мы еще не говорили о надписях Ignorantia, Fanatitia, Ambitio, — снова подала голос Анна.

— Алхимики изобличают три порока, — ответил Гупнин. — И эти пороки связаны с тремя преступлениями.

— Это число вписывается и в традицию, связанную с убийцами, — заметил Фрейд, — Они часто действуют втроем: горгоны; убийцы, подосланные Макбетом; государство, церковь и толпа, убившие Христа.

— Трое убийц… Ну да, конечно, как же я раньше этого не заметил? — удивился Гупнин. Он в волнении вскочил на ноги. — Три гравюры ясно намекают на легенду о храме Соломона! Его строитель, Хирам, был убит тремя вероломными архитекторами. Которые олицетворяли все те же пороки — невежество, фанатизм и честолюбие.

— Хирам, конечно! — воскликнул Юнг.

— Соломона я знаю, а Хирама — нет, — сказала Анна.

— Царь Соломон, — объяснил Гупнин, — поручил построить храм в Иерусалиме лучшему архитектору того времени — Хираму, выходцу из Тира. Объединив все знания человечества, тот создал совершенное здание. Он учел ошибки, допущенные строителями Вавилонской башни.

— Создатели всех самых больших строений в мире, от пирамид до соборов, испытали на себе влияние Хирама, — добавил Юнг. — Франкмасоны положили его историю в основу церемонии посвящения в степень мастера. Алхимики также его почитали.

— Однако никто так и не доказал, что его храм действительно существовал, — заметил Фрейд, пытаясь умерить пыл коллеги.

— Но мы напали на правильный след! — воскликнул Юнг. — Наш убийца идентифицирует себя с Хирамом! С Хирамом, находящимся в процессе перевоплощения!

— А это значит, — подхватил Фрейд, — что он воспринимает Эмери и Корда как предателей…

В этот момент в читальный зал вошел служащий библиотеки и что-то сказал Гупнину. Тот обернулся к Юнгу:

— Дорогие друзья, вас ждет экипаж. Инспектор Рейнолдс Кан хочет вас видеть.

Фрейд и Юнг переглянулись.

Юнг поблагодарил Гупнина:

— Спасибо за помощь!

— Не за что. Счастлив был познакомиться с вашим коллегой и другом. — Гупнин кивнул и впервые улыбнулся Фрейду.

— Я тоже! — воскликнула Анна. — Доктор Фрейд, я так рада, что познакомилась с вами!

Юнг заметил, как Анна посмотрела на Фрейда, и хотя тот был старше Юнга на девятнадцать лет, его захлестнула волна ревности.

— Возможно, благодаря вам полиция поймает убийцу, — обратился он к Гупнину.

— Сомневаюсь, — равнодушно ответил тот.

— Почему же? — полюбопытствовала Анна.

— Он слишком уверенно приводит свой план в действие и руководствуется высокими целями. Таких людей трудно остановить.

— Вы пророчите, как Кассандра! — улыбнулся Юнг.

— Если мне не изменяет память, — сказал Фрейд, — Кассандра никогда не ошибалась.

Десять полицейских осматривали помещения Метрополитен-тауэр с двадцать восьмого по тридцать третий этаж, Кан и Ренцо обследовали резервуары в подвале. Но они не нашли ничего подозрительного. Потом они поднялись в холл, и Кан принялся изучать план небоскреба. Задача казалась ему невыполнимой. Двести тринадцать квадратных метров — площадь каждого этажа — следовало умножить на пятьдесят. Никакие скоростные лифты не помогут им обыскать небоскреб за один день.

Первый этаж. Кан посмотрел на изумрудно-зеленый свод потолка, скользнул взглядом по скульптурной отделке стен, напоминающей интерьеры готических соборов. Роскошь говорила об амбициях страхового общества «Метрополитен». Обстановка демонстрировала его превосходство над конкурентами.

И провоцировала убийцу.

На этом роскошном основании архитектор Лебрен выстроил суживающуюся кверху башню. Почти все этажи были отведены под офисы. Наверху, на всех четырех фасадах, были установлены часы с огромными циферблатами, украшенными коронами и цветами в стиле эпохи Возрождения. Еще выше, под куполом, висел колокол, а над ним сиял маяк, похожий на большой красный рубин, освещавший Манхэттен с наступлением темноты.

Кан вспомнил, что во время последних президентских выборов луч маяка, обращенный на север, должен был возвестить о победе республиканца Тафта, а обращенный на юг — о победе демократа Брайена. В тот вечер ньюйоркцы очень быстро узнали о том, что президентом избран Тафт.