Сергей Бакшеев - Композитор

– Там, там… – потерянно шептал лейтенант.

Трифонов направил вниз луч фонарика. Желтый круг выхватывал из темноты жуткие кадры растерзанных лиц, вспоротых глоток, распотрошенных носов. Разорванная человеческая плоть черными дырами кричала с крупных снимков. С одной из фотографий остекленевшие глаза жертвы смотрели прямо на подполковника. Трифонов невольно отшатнулся, под ногами застонала расшатанная доска, рядом нервно дернулся перепуганный лейтенант, выхватил пистолет и пугливо заозирался, направляя ствол то в один, то в другой темный угол.

Трифонов растянул узел галстука, потер ладонью под сердцем. Низкое помещение давило духотой и осязаемым страхом, хотелось выбежать на воздух. Хорошо, что подчиненный не видит его побледневшего лица. Нужно показать пример выдержки. Подполковник присел. Холодный глянец фотокарточек обжигал кончики пальцев. Зажмуренные глаза предательски косились в сторону, ворох снимков долго не мог уместиться в тесный ящик.

– Его берлога. Утром вызовем бригаду и продолжим обыск, – решил Трифонов и, словно пьяный матрос, покачиваясь, вышел во двор. В руках он сжимал железный ящик. Ему он казался очень тяжелым и наэлектризованным.

Путь по коридорам Дома офицеров давался тучному генералу-армии тяжело. Он спешил, всюду натыкался на углы, один раз даже шлепнулся, не заметив ступеньку. Гордеев, шедший сзади, не успевал вовремя находить выключатели и зажигать свет. В спешке они тыкались в разные двери, попадали в подсобные помещения, забрели в комнату с духовыми инструментами, где Васильев задел тромбон, и его дребезжащее гудение еще долго гуляло по коридорам. Каким-то образом они оказались в фойе Дома офицеров. Генерал армии увидел высокую дверь с надписью "Партер" и рванул ее на себя.

Зрительный зал встретил его еще не выветрившейся духотой и запахом догорающих свечей. Два грустных огонька дрожали по краям рояля, с трудом расталкивая пыльный воздух. Более ничего. Пустая сцена и трехногий белый инструмент в центре. Овальный выступ рояля, обращенный в сторону зала, был украшен грудой цветов. Генерал армии даже растерялся. Как же так? Выходит, он ошибся. Марина убежала на ночь глядя не для того, чтобы разучивать новую песенку. У дочери свидание! Это так естественно в ее годы.

Успокоившийся генерал армии хотел было покинуть зал, но тревожный взгляд Гордеева его остановил. Более высокий командир части, вытянув шею, что-то рассматривал на сцене. Васильев оглянулся. Пустой помост, рояль и цветы. Снизу из партера больше ничего не было видно.

Гордеев неуверенно указал пальцем.

– На рояле, на цветах…

Васильев неуклюже устремился к сцене. Посередине россыпи цветов виднелось нечто округлое, правильной формы. Сначала показалось, что лежит ваза. Она упала, и из нее высыпались цветы. Но ваза должна быть гладкой, а этот предмет не отсвечивал, наоборот, по мере приближения генерал замечал некоторую неряшливость в очертаниях. Уткнувшись животом в край сцены, он протер слезящиеся от напряжения глаза и ясно увидел на фоне пламени свечи рыжую челку.

Генерал разом вспотел, не отрывая глаз от рояля, сдвинулся вправо, тяжело поднялся по ступенькам на сцену и сразу понял, что не ошибся. На белоснежном рояле в потрясающем черном платье среди пурпурных гвоздик лежала его дочь. Васильев увидел ее бледные щеки, закрытые веки и чуть вздернутый нос. Казалось, что девушка спит. Взволнованный генерал сделал несколько стремительных шагов, стараясь ступать на цыпочках, и замер над роялем. Он разглядел на шее дочери голубую косынку в темных влажных пятнах. Под ней в обе стороны по глянцевой белой поверхности медленно расползалась алая лужа крови. Стебли цветов пропитывались густой влагой.

Генерал схватил девушку за плечи и бережно потянул на себя. Округлившиеся от ужаса глаза наблюдали, как растягивается косынка на шее, приподнимается легкое тело, а голова остается неподвижной. Сильные мужские руки дрогнули. Девичье тело дернулось в сторону. Замотанная косынка повернула отрезанную голову. Она перекатилась через цветы и опрокинула свечку. Рыжие волосы вспыхнули, издавая шипение и неприятный запах.

Боевой генерал издал душераздирающий вопль. Вместе с криком он выплеснул весь запас энергии и рухнул без сознания.

По бетонной дороге через лес к контрольно-пропускному пункту шагал развязный старшина в расстегнутом парадном мундире. Фуражки на нем не было, длинные волосы неряшливыми прядями топорщились на оттопыренных ушах. В руках он сжимал бумагу с большой таблицей. Там, где позволял лунный свет, он разворачивал ее, всматривался в цифры и сладостно мычал. В эти мгновения на его искривленной шее был виден узловатый шрам.

Так Композитор выражал свое счастье.

На повороте его догнал отголосок мужского отчаянья. Композитор равнодушно зафиксировал новый звук и ускорил шаги. Со снисходительной усмешкой он припомнил минуты собственной слабости при встрече с певицей. Он так был очарован ее уникальным голосом, что забыл о главной цели свидания. Он даже не контролировал свой голос, хотя для него звуковая маска являлась таким же естественным атрибутом, как для других повседневная одежда. Неужели в тот момент он был абсолютно "голым"?

Звон падающих на сцену скальпелей вернул ему холодный рассудок. Певица уснула в его жестких объятиях, не успев испугаться. Он не стал делать лишнюю работу и вскрывать ей носоглотку. Ему требовалось изучить лишь вход в гортань. Для этого лучше всего было отделить голову от шеи под самым подбородком. Когда работа была проделана, всё измерено и занесено в таблицу, он привел в порядок тело девушки и даже, как обещал, сыграл для нее веселую мелодию, сочиненную тут же.

На освещенной площадке перед КПП вдоль шлагбаума прохаживался солдат с автоматом. Он заметил странного военнослужащего, когда тот вышел на свет и радостно замычал, разглядывая бумажку.

Резкий окрик постового неприятно удивил Композитора. Кто смеет мешать его великому плану? Да еще таким никудышным голосом! Сегодня он завершил грандиозный многолетний труд и стал обладателем самого ценного в мире секрета, а тут – нелепое препятствие в лице тщедушного бездарного солдатика. Только сейчас, остановившись перед акустическим ничтожеством, он осознал всю степень величия своего открытия.

Оглушающий вопль восторга вырвался из груди Композитора. Крик был столь мощен и неистов, что постовой втянул голову, зажал уши и попятился к домику охраны. Там встрепенулся дремавший сержант. А Композитор всё буйство чувств выплескивал в могучем утробном реве. Достигнув максимума, его крик свалился в низкий диапазон и стал похож на рычание, а затем перешел в мощный, пронизывающий невидимой вибрацией, убийственный гул.