Леонид Могилев - Черный нал

Совсем недавно лед уберег меня и остановил напасть, — расступился под каблуками воплощенной беды. То было Мертвое озеро. А это Чудское. Чудь белоглазая жила тут всегда и повсюду. Чудное Чудское, чудесное озеро, выпусти меня из страны.

Никаких пограничников с нашей стороны не обнаруживается. В восемнадцать часов я вступаю на лед.

Примерно через четыре часа я пересекаю государственную границу, условную линию на карте, провалившись всего три раза и не порвав пока об острые края льда свой «скафандр». Я погружаюсь в ледяную воду по грудь, по пояс, по горло. Жилет и воздушные пузыри под резиной не дают утонуть, но тяжесть кокона тянет вниз. Вода проникает сквозь застежки, и, хотя под свитером намотан полиэтилен, прихваченный паяльником, космический холод пробирает до дрожи, и кажется каждый раз, что так вот и опускаться, видно, дальше неуклюжей болванкой на дно, где ил и мерзкие рыбы. Но я нахожу каждый раз руками край полыньи, подтягиваюсь, цепляюсь крюком, вползаю, лежу на спине с полминуты, встаю, иду дальше. Пройдя условную линию границы, я делаю привал. Сбрасываю на время костюм для несостоявшейся ядерной войны, достаю из рюкзака запаянный в двойной слой полиэтилена комплект сухой одежды, переодеваюсь, вновь влезаю в резину, выпиваю баночку водки, долго ем. Этот переход безумен, но только безумие может спасти меня сейчас. Рюкзачок становится легче, а берег ближе. С эстонской стороны лед крепче, я купаюсь только еще один раз и наконец вижу огни. К шести утра я выхожу на берег в двух километрах от городка, прячу в снегу свою экипировку шпиона, наконец оказываюсь в паленные глаза и не провалившиеся щеки, я бы выглядел вполне респектабельно сейчас. Вот сяду здесь в уголке, в зале ожидания, посплю немного, потом в буфет.

Я выбираю место рядом с группой каких-то, кажется, шведов. Кресло мое расположено очень удачно. И слева, и справа, и сзади говорливые соседи. Я поправляю узел галстука, кладу «дипломат» на колени, руки сверху и наконец засыпаю. Просыпаюсь же часа через три. Мне достает сил выйти на свежий воздух. Расходятся автоматические двери, открывается дверца такси. Когда открывается Катина дверь, я только грустно ухмыляюсь, снимаю сапоги, куртку, подхожу к дивану, ложусь и говорю: «Только не вызывай врача. Я пришел сюда по льду Чудского озера». Теперь я приду в себя через сутки…

— Ну, слава Богу, — говорит она.

— Слава, слава, слава… Какое сегодня число?

— Гораздо большее, чем вы думаете. Где это вас угораздило?

— Ну, всякое бывает в пути.

— Что ты там нес про озеро?

— К сожалению, это правда.

— Иди ты. Дай-ка паспорт. Где он?

— Я думал, что ты осмотрела все закоулки моей души, а документы и складки одежды тем более. Паспорт в дипломате. Там, слева.

— Не имею привычки рыться в чужих вещах. Так, действительно. Визы нет. И паспорт не соответствующий. Глядя на тебя, я начинаю верить, что ты перешел Нарову и при этом провалился под лед.

— Ну, пусть будет так…

Потом я долго, во всех подробностях рассказываю все, что со мной произошло с той поры, как мы расстались последний раз. Это было в Либаве.

Она верит и не верит, но если не верить, то тогда есть только сплошное озорство и причуды. Однако вместо этого в глазах моих тоска, до которой простой собачьей далеко, как до звезд.

Бронхи мои все еще не совсем хороши, но хрипов в легких, к счастью, нет. Температура держится возле тридцати восьми, я терплю горчичники, припарки, микстурки и дней через пять прихожу в себя окончательно. Солнце тем временем появляется везде и всюду. Денег остается еще очень много в бытовом понимании. Мы, должно быть, составляем прекрасную пару, когда выходим в свет.

— Как все изменилось здесь и как все по-прежнему.

— Чего бы ты хотел сейчас? То есть куда?

— Я бы хотел курицу и красного сухого вина.

— Есть одно местечко. Это в старом городе. Только не надо опять брать такси. Деньги тебе понадобятся.

— Я думаю, всех моих денег не хватит на хороший настоящий паспорт, чтобы вернуться в Россию. Тем более что есть более дешевые способы перехода границ.

— Меня не будет с той стороны. Но, наверное, есть кому тебя спасать.

— Там есть кому меня убить. А вот за что, непонятно. Но давай не будем сегодня о делах.

Мы блистательно проводим и день, и вечер, и ночь.

Как ослепительно горели в Либаве наши годы. Боевые корабли и подводные лодки уходили и возвращались. Рыбаки на таксомоторах стремились познать истину в любое время суток, а море, ехидное и великое, соленое и безразличное, соединяло нас всех, и не было среди нас ни правых, ни виноватых, не было ни Рязани, ни Цесиса, не было флагов и трагического бреда, если не считать невменяемой речи генерального секретаря. Наши женщины отличались незлопамятностью, и шампанское было недорогим, и вволю было другого вина, и плыло наше Курземе от одной Яновой ночи к другой, и зимы были теплы и обильны снегом, а весны кратки и своевременны, а булыжники в полдень теплы от солнца и середины лета. Фонарь на столбе являл собой маяк и предназначение, и дом у спортплощадки, где хлебный магазин на углу, а парадное не успевало забыть следы женщины, что жила на пятом этаже и налево, так как дни хотя и длились, но все не кончались. А сколько было погребков и «стекляшек», и все они были лучше дорогих ресторанов будущего, которое уже приближало свою осклизлую харю, но прятало ее пока, гениально и омерзительно.

Зачем Бог дал этой женщине ум? Он сделал ее узницей времен и обстоятельств, и в результате она получила меня, с пивом, вином, скумбрией, газетой «Советский спорт», а она так хотела догнать время… Были краплаковые закаты, и пляж, и кромка прибоя, и парадное, но все это тщета, и уже поворачивался маховик и не попадали зубья в гнезда, а среди гульбы и ликования проступал мерзкий лик измены, но земля и воды вечны, а стало быть, нужно жить, но как?

Тогда я таскал повсюду с собой чужестранную игрушку, какими теперь полнятся отечественные ларьки, ведь утром в пустом еще городе только музыки не хватало, и вот она, музыка, из портмонета, и кассеты в придачу, и в минуты душевной смуты и радости плоти вдруг сдвинется рычажок музыки того времени, и где теперь она, та игрушка, и где моряки? Где патруль военно-морской базы на переезде и у каналов? Это единственный патруль, которому я бы сдался сейчас.

Дом, где на самом верху располагалась тогда квартира Кати, походил на броненосец. И если открыть окно, то море ощущалось совершенно рядом. Там, внизу, где якорь должен цепляться за грунт, торговали булками и батонами. Шторы, как всегда, на ее окнах были опущены, и там она теперь общалась с семьей, а я рыскал по улице и изнемогал от желания…

Мы танцуем в ресторане, шестеренки времени поворачиваются на осях, происходят события разнообразные и неожиданные, и пора вернуться из солнечных мансард юности в смешную страну, где меня вроде бы и нет сейчас.