Дениз Вудз - Ночной поезд в Инсбрук

Они засмеялись, на этот раз во все горло.

— А когда его сестра узнает, что Пер тоже влюбился во Фредрика, — хрюкнула Фрэнсис, — она будет вне себя от ярости!

Они попытались успокоиться, но обеим надо было разрядиться, прежде чем все пройдет.

— Значит, сестра твоего парня без ума от мужика, который влюбился в мужика, который развлекается с его сестрой! Боже, а я то думала, что это в моей жизни все наперекосяк.

— Как вы с Ричардом познакомились?

— На самом деле точно так же. Мы были без ума друг от друга, но мы ехали в переполненном вагоне, сначала тащились через всю Югославию, а потом по всей Греции. Бесконечно долго. В Афинах мы жили в студенческом хостеле, я — в комнате для девочек, а он — в комнате для мальчиков, так что к тому времени, когда мы добрались до островов, мы сгорали от страсти.

— Men herregud! Опять!

Лина вскочила и бросилась к двери, оставив Фрэнсис наедине с темнотой. Хоть глаз выколи. Только кусочек неба над зданием, которое находилось за прямоугольным отверстием в стене вместо окна. Невозможно было забыть ту ночь на пляже, когда они с Ричардом в первый раз любили друг друга. В груди защемило. Неужели это никогда больше не повторится?

Через десять минут Лина вернулась.

— Все в порядке?

— Да.

Она легла.

— А чем ты занимаешься по жизни?

— Учу английский в Уппсале.

— Зачем тебе? Ты и так прекрасно говоришь.

— Да, но я хочу стать журналистом, а для этого нужно очень хорошее знание языка.

— А твои спутники?

— У Фредрика семейный бизнес. Они изготовляют оконное стекло. А Пер осенью пойдет в университет.

— У вас еще есть братья и сестры?

— Нет, только мы двое.

— А родители?

— Их тоже двое.

Фрэнсис улыбнулась:

— Вы хорошо ладите?

— Да, у нас очень хорошие отношения.

— Ричард тоже обожает своих родителей.

— А ты?

— Мы никогда не встречались. Я была дома только два раза за последние три года, но в Дублине мы были так заняты друг другом, что просто не было времени съездить в Галуэй повидаться с его родителями.

— Я спросила о твоих родителях.

— Ах вот ты о чем… Ну, как тебе сказать… Это длинная история. Я хорошо ладила с папой, он был замечательным человеком, но он умер, когда мне было семнадцать. А мама, ну, она ненормальная. Когда я росла, она была вся в работе, и ее не волновало, где я и что делаю. А если меня это доставало, она говорила, что все дело в ее артистической чувствительности… В смысле — она витает где-то в других сферах, и мне придется с этим смириться. Судя по всему, материнство ничего для нее не значило. Мы с сестрой обычно шутили, что гормоны, которые отвечают за материнство, не дошли до ее мозга. Инстинкт заботы о своем потомстве отсутствует начисто.

Лина поморщилась.

— Да нет, правда, я говорю так, как есть. Папа как-то сглаживал этот недостаток, но после того, как он умер, мама даже не обращала внимания, дома я или нет. Поэтому я и решила, что мое присутствие там излишне. Я хотела наказать ее своим побегом, но ей было все равно. На самом деле ее это даже устраивало, так что я решила не тратить силы на то, чтобы возвращаться домой. В конце концов я вошла в ритм, мне понравилось постоянно переезжать с места на место. С тех пор я и блуждаю по свету. Никто меня не ждет. Я заезжаю домой только повидаться с сестрой.

— А какая она?

— Такая же, как все. Просто вышла замуж в двадцать лет, родила троих детей, и больше ничего для нее в мире не существует. Она читает мне нотации по поводу моей беспутной жизни. Она считает, что Ричард молодец, раз ему удалось уговорить меня осесть на одном месте, а мама в нем души не чает.

— Думаю, моей маме понравится Фредрик.

— Можешь не сомневаться. Любой матери в здравом уме понравится Фредрик.

Некоторое время они лежали, не говоря ни слова. Затем Фрэнсис сказала:

— Что бы сказала твоя мама, если бы оказалась сейчас здесь?

Не надо было этого говорить. Лина заплакала.

— Tы не представляешь, как бы я хотела, чтобы она была со мной. Она бы точно знала, что делать!

— Tы сама знаешь, что делать.

Фрэнсис встала и подошла к кровати Лины, еле сдерживая слезы.

— Лина, подумай о своих близких. Твои родители умоляли бы тебя уехать, если бы у них была возможность. Я прошу за них. Пожалуйста. Я знаю, тебе хватит мужества. Сядь на паром и катись ко всем чертям отсюда, пока еще не поздно!

Лина лежала, хлюпая носом. Наконец она прошептала:

— Хорошо. Я поеду.

С облегчением она услышала, как муэдзин наконец-то возвестил о наступлении утра. В гостиничных коридорах началась суматоха: постояльцы, спящие в коридоре на раскладных кроватях, стали подниматься к утренней молитве. Из окна над кроватью Фрэнсис наблюдала, как рассвет, крадучись, входит в темноту ночного неба. На улице отдавались эхом голоса. По городу разносился зов муэдзина, теряясь где-то вдали.

Фрэнсис встала, чувствуя себя разбитой от недосыпания и беспокойного ожидания. В голове роилось множество правдоподобных и маловероятных, возможных и невероятных предположений о том, что сейчас делает, должен делать, может делать Ричард. Она вышла из отеля и уселась под деревом у входа. Свежий утренний воздух придал ей сил, но ведь уже скоро ее друзья сядут на паром, а от перспективы остаться в городе, таком же унылом, как и ее мысли, и броситься снова навстречу пустыни, ей стало не по себе.

Лину тоже охватило какое-то нехорошее предчувствие. Полностью подавленная, она лежала на кровати не в состоянии вымолвить ни слова.

Дух уныния и подавленности витал в воздухе все утро. Наступил день. Только австралийцы не унывали. На завтрак они съели фуул, пюре из бобов, украшенное яйцами, а хлеб с джемом запили чаем, обсуждая, что бы им посетить на севере Египта, в частности Абу-Симбел, храм королевы Хатсхепсут. Фрэнсис сидела с ними за столом, не находя себе места от беспокойства. Ее волновало не путешествие на пароме, а скорее то, как без потерь добраться до парома по каменистой дороге на разваливающемся автобусе, который к тому же гнал на безумной скорости. Ведь на первой же колдобине можно было потерять ребенка, вынужденного удерживаться в обезвоженной утробе Лины.

При виде рюкзаков, сваленных в кучу в вестибюле, Фрэнсис судорожно сглотнула. Правильно ли она поступает? Именно такая жизнь ей была по душе: переправляться на пароме, трястись на грузовике, наслаждаться романтикой переездов с места на место, не оглядываясь назад. От всего этого она отказалась ради Ричарда. Ее тянуло сорваться с австралийцами и тоже увидеть Абу-Симбел, и забавляла сама мысль, что она могла бы с ними поехать. Тогда бы она снова скиталась, как бродяга, и не чувствовала бы себя брошенной.

Когда подошел автобус, Пер вынес Лину на руках, поднялся с ней в салон и сел, положив ее себе на колени. Фрэнсис заняла место с другой стороны прохода, не в состоянии поднять глаза на брата с сестрой. Она боялась увидеть страх в глазах Лины или показаться чересчур непринужденной, хотя напрасно. Другие пассажиры заполняли автобус, толкаясь и оттесняя уже вошедших. Фредрик пытался расчистить пространство вокруг Лины, сжав зубы, прыгая взглядом с пассажира на пассажира, от окна к водителю, но, как и Фрэнсис, стараясь не смотреть в сторону Лины и Пера. Между тем невозмутимые австралийцы занимались тем, что австралийцам удается лучше всего, — они непринужденно общались с местными на языке жестов, отпуская шуточки и как-то преодолевая ту неприязнь, которую правоверные мусульмане наверняка испытывали к двум парням, разгуливавшим в исподнем — в майках и шортах.