Гарольд Роббинс - Бетси

— Значит, я больше не увижу тебя!

Тут на его глаза навернулись слезы. Он крепко прижал меня к груди.

— Обязательно увидишь, — сдавленным голосом пообещал он. — Летом ты приедешь ко мне с мамой и папой, и я покажу тебе виноградники и оливковые рощи на склонах Монте-Эрис, где вырос твой дед.

— И мы сможем поиграть там в ковбоев и индейцев? — слезы мои исчезли без следа.

— Нет, это плохая игра, — он покачал головой. — Как и все игры, где убивают людей, пусть и понарошку. Ты, как и твой отец, станешь доктором, чтобы спасать людей, а не убивать, — он посмотрел на меня, не уверенный, что я его понял. — А кроме того, на Сицилии нет индейцев.

— Там только хорошие люди?

— Только хорошие люди, — подтвердил он, понимая, что дальнейшие объяснения только все запутают. И воспользовался беспроигрышным вариантом:

— А приехав туда, дедушка пришлет тебе замечательный подарок.

— Какой же?

— Все, что ты пожелаешь. Только скажи дедушке.

Я задумался. Вспомнил фильм, который мы с Джанно видели на прошлой неделе, с Монте Блу в главной роли.

Об автогонках.

— И настоящий гоночный автомобиль? — в голосе моем слышалось сомнение.

— Если мой Анджело хочет гоночный автомобиль, он его получит. «Бугатти» тебя устроит?

Я крепко обнял его за шею. Поцеловал.

— Спасибо, дедушка.

Он повернулся к моим родителям.

— Видите, — воскликнул торжествующе. — Теперь он в полном порядке.

Все это время мужчина, пришедший вместе с дедушкой, скромно стоял у двери. Теперь дедушка подозвал его.

— Джек, подойдите сюда.

— Мой сын, доктор Джон Перино, — с гордостью представил папу дед. — Его жена, Дженни. А это судья Джекоб Уэйнстейн, о котором я вам говорил.

Судья Уэйнстейн, с каштановыми волосами, примерно того же роста и возраста, что и отец, пожал руки моим родителям.

— Не забудьте про меня, — протянул руку и я.

Он повернулся, улыбаясь, пожал мою руку.

— Я даже подумать об этом не мог.

— С Джеком мы заключили пожизненный контракт.

Пока я в отъезде, он будет приглядывать за семейным бизнесом, — дедушка опустил меня на пол. — А теперь иди поиграй, а я, твой отец и судья немного поговорим о делах.

— Пойдем со мной на кухню, — быстро добавила мама. — Я как раз напекла пирожков. Ты поешь их с молоком.

Она взяла меня за руку и потянула к двери. Но я заставил ее остановиться и обернулся.

— Мы еще увидимся перед твоим отъездом, дедушка?

У него перехватило дыхание. Опять на глазах выступили слезы. Он кивнул.

— Перед отъездом, — с трудом выдавил он.

Час спустя мы стояли на ступенях дома и махали руками дедушке, уезжавшему в «дузенберге». Он посмотрел на меня через заднее стекло, на прощание поднял руку, и длинный автомобиль скрылся за зеленью кустов.

Мы еще постояли, потом я посмотрел на отца.

— У тех двоих, что ждали дедушку, под пиджаками были пистолеты. Интересно, они знают, что дедушка не любит оружие?

Мама и папа переглянулись, затем по маминым щекам покатились слезы. Папа усадил меня на одну руку, другой обнял ее за плечи. Мама спрятала лицо на папиной груди. Я видел, что и у него повлажнели глаза. В моем горле незнамо откуда появился твердый комок. Я еще многого не понимал.

Со временем, разумеется, кое-что прояснилось. К примеру, что ждали дедушку агенты ФБР, чтобы проводить до Нью-Йорка и усадить на корабль, отплывающий в Италию. Или что судья Уэйнстейн оказался не судьей, а адвокатом, ведущим все наши семейные дела.

И потом в течение многих лет, пока я не уехал на учебу в колледж, дядя Джек раз в месяц обязательно приходил к нам на воскресный обед.

Когда же мне исполнился двадцать один год (я уже заканчивал МТИ), неожиданно выяснилось, что дедушка был очень богатым человеком, и моя доля в его состоянии равняется двадцати пяти миллионам. Родительская — в два раза больше.

Помню, как я в полном замешательстве переводил взгляд с отца на дядю Джека. Я, разумеется, знал, что наша семья не нуждается в деньгах. Но и представить себе не мог такого богатства.

— И что же я буду делать со всеми этими деньгами? — растерянно спросил я.

— Получше учись, — строго ответил отец. — Потому что придет день, когда все они будут принадлежать тебе.

— Я бы советовал после окончания МТИ поступить в Гарвард бизнес скул, — добавил дядя Джек.

— Бизнес меня не интересует, — отпарировал я. — Моя любовь — автомобили.

— Автомобили — тоже бизнес, — назидательно заметил дядя Джек.

— Для меня — нет. Я их только покупаю.

— Благо деньги для этого у тебя есть, — улыбнулся дядя Джек.

— Но столько миллионов мне ни к чему.

— Тогда у меня следующее предложение. Ты создаешь в банке инвестиционный фонд и даешь право банкирам вести его дела.

Я посмотрел на дядю Джека.

— А почему они не могут оставаться у вас? Я помню, что вы заключили с дедом пожизненный контракт. То, что хорошо для него, вполне устраивает и меня.

Он переглянулся с отцом.

— Извини, но я не могу этого сделать.

— Почему?

Дядя Джек откашлялся.

— Из-за той сферы моей деятельности, которая, по мнению органов власти, связана с организованной преступностью. И я полагаю, что ни на тебя, ни на твоих родителей не должна падать тень того, к чему вы не имеете ни малейшего отношения.

Я знал, о чем идет речь. Как-никак газеты почитывал.

Стоило начаться очередному расследованию деятельности мафии, как тут же всплывала его фамилия.

— Но мы сможем позвонить вам, если возникнет какая-то проблема? — спросил я. — Разумеется, серьезная.

Он кивнул.

— Безусловно. В конце концов контракт с твоим дедом заключен пожизненный, — дядя Джек поднялся. — Джон, в банке все готово, — обратился он к отцу. — И будет неплохо, если завтра вы с Анджело подъедете туда. Я приглашаю вас на ленч, а потом мы подпишем все бумаги.

Так мы и сделали, а вернувшись в институт, я подписался на «Уолл-стрит джорнэл» и каждый день проглядывал курс акций, указанных в длинном списке, который мне вручили в банке. Потом мне это надоело, и я довольствовался лишь просмотром ежеквартальных отчетов, присылаемых из банка. А в конце концов я перестал вскрывать и эти конверты. И действительно, стоило ли волноваться из-за сотни-другой тысяч долларов, если с самого начала их было двадцать пять миллионов.

Дядя Джек свел свою борьбу с властями вничью. Его не посадили, но годом позже он оставил свою практику и уехал в Лас-Вегас, в отели которого вложил некоторую долю собственных средств. Мы обменивались рождественскими открытками; приезжая в Детройт, он виделся с моими родителями, но я обычно в эти дни пребывал совсем в других краях. Затем я узнал из газет, что он продал свой пай в отелях Лас-Вегаса и переехал в Финикс, штат Аризона, чтобы принять активное участие в большом проекте, предусматривающем создание в чистом поле загородного клуба со спортивными сооружениями, отелем, зоной отдыха, получившего название Парадиз-Спрингс. Помнится, я получил от него приглашение на открытие нового курорта, но как раз начал работать на Номера Один и не смог приехать. Мама и папа откликнулись на его приглашение и передали дяде Джеку мои извинения. Маме там понравилось, и потом они еще несколько раз ездили в Парадиз-Спрингс. А папа как-то сказал мне, что никогда не видел дядю Джека таким умиротворенным и довольным жизнью. Добавив, что тот теперь каждое утро играет в гольф. — А вот дедушку мне больше увидеть не довелось. Ему потребовалось чуть ли не два года, чтобы переправить мне «бугатти», но я-таки его получил. А еще через год в Европе началась война, и он запретил моим родителям ехать к нему. Затем война добралась до нас, и мы ничего не могли узнать о нем, пока американские войска не высадились в Италии.