Пол Сассман - Пол Сассман Исчезнувший оазис

Захир достал из машины солому и дрова, развел костер. Хворост вспыхнул, чуть только он поднес к нему спичку, — будто оранжевый цветок раскрылся с первым теплом солнца. Бедуин заварил чай в старом закоптелом чайнике, раскурил кальян. Завернувшись в теплую накидку от вечерней стужи, он смотрел на пламя, потягивал Дым из мундштука под басовитый треск костра и печальное тявканье пустынной лисы где-то вдалеке, среди тишины.

Бывало, Захир приезжал сюда с братом Саидом или сынишкой Мухсеном, своим наследником, светочем жизни. Они вместе сидели под звездами, пели старинные кочевничьи песни и пересказывали историю рода — как он пришел в Египет из аравийских земель Рашайда много веков назад. Многое изменилось с тех пор. Многое было утрачено. На месте палаток выросли дома из кирпича и бетона, верблюды уступили дорогу джипам, свободу подменили налогами, справками, паспортами и прочей бюрократической шелухой. В душе бедуины остались такими, как их предки, пустынные жители и кочевники, но возвращались к этой жизни лишь на несколько часов — чтобы напомнить себе, кто они, хоть ненадолго обратиться к своим прославленным корням.

Так и Захир, полулежа под звездами и попыхивая трубкой, мыслями обращался к истории. Особенно вспоминал он своего прародителя, Мухаммеда Вальд Юсуфа Сабри аль-Рашайда, величайшего из бедуинов, отца его племени, который на верблюдах исходил всю Сахару вдоль и поперек, пока не осталось для него ни единого незнакомого уголка, ни единой песчинки, на какую бы он не ступал.

А сколько было чудесных историй о старике Мухаммеде, сколько легенд и сказок, переживших многие колена! Только одну Захир ставил превыше других. В ней соединилось все наидостойнейшее, что он знал за своим народом и семьей. Легенда эта гласила: однажды, уйдя в самую глубь Сахары, на двести с лишним километров от ближайшего оазиса, старик Мухаммед встретил путника. Тот ковылял по песку без пищи, воды и верблюда, и только грифы безмолвно кружили над ним в ожидании его неминуемой смерти.

Путник, как оказалось, принадлежал к бедуинам Куфры, племени бану салим — кровным врагам аль-Рашайда. Родной брат Мухаммеда погиб при набеге бану, так что старик вправе был перерезать путнику глотку тем самым ножом, что висел у Захира на стене гостиной. Вместо этого же он дал ему напиться из собственного полупустого бурдюка, посадил на верблюда и семь дней вез туда, где обоих, едва живых, ждало спасение.

— Зачем ты это сделал? — спросил бедуин Куфры, завидев селение впереди. — Зачем спас меня? Ведь между нашими племенами вражда! Ведь мы причинили друг другу столько непоправимого горя!

Мухаммед же ответил:

— Для бедуина Рашайда нет долга священнее, чем забота о том, кто оказался в нужде, кем бы они ни был.

Когда-то эта история была для Захира источником радости и гордости. Сколько раз он пересказывал ее сыну и заповедовал жить, как старик Мухаммед, с тем же достоинством, человечностью и состраданием к людям! А сегодня, после того, что случилось, ему уже не было радостно. Наоборот, он чувствовал горечь и стыд.

Ибо у бедуинов Рашайда нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир пошарил в кармане и вытащил старинный компас, открыл его и задержал взгляд на инициалах под крышкой — «А.Х.». Его черные глаза сверкнули в свете костра, в памяти, бередя душу, зазвучали слова предка. Что толку знать пустыню как свои пять пальцев, хранить старинные песни и предания, если не можешь исполнить главную заповедь бедуина? Ему доверили задание, а он не справился. Осознание вины давило тяжким грузом. Здесь, в безлюдной глуши, куда Захир приезжал ощутить себя наследником великих аль-Рашайда, все теперь говорило ему, что он их недостоин.

Ибо у бедуинов Рашайды нет долга священнее, чем забота о тех, кто оказался в нужде.

Захир допил чай и еще долго сидел с трубкой во рту. Не в силах вернуть душевный покой, который он так ценил, бедуин засыпал костер песком, побросал вещи в машину и отправился домой. Дюны вздымались и опадали вокруг него, словно пустыня сокрушенно качала головой.

— Что вы знаете об ирано-иракской войне? — неожиданно раздался голос Молли Кирнан: она варила кофе на кухне.

— Это что, лекция по истории? — язвительно спросила Фрея. — Вообще-то мне сегодня уже пришлось одну выслушать. Довольно увлекательно, но сейчас я не в настроении.

Кирнан выглянула из сервировочного окошка. Вид у нее был недоумевающий.

— Я устроил для нее экскурсию на тему Зерзуры, — пояснил Флин. — В музее.

— А-а. — Кирнан кивнула, наливая из чайника кипяток. — Нет, я не буду читать вам лекций — это оставим профессионалам.

Она склонила голову в сторону Флина и продолжила готовить кофе.

— Всего несколько вводных слов. Никаких Бен-бенов и папирусов, обещаю.

Загремели кружки — Молли исчезла из виду, а через миг появилась в дверях с подносом и поставила его на пол у дивана.

— Боюсь, кроме растворимого, предложить нечего, — сказала она, передавая Фрее и Флину кружки. — Молока с сахаром тоже нет, но, думаю, все лучше, чем ничего.

Третью кружку она взяла себе, подошла с ней к окну, отдернула шторы и выглянула на улицу, перед тем как повернуться к собеседникам.

— Ну, так как? — спросила она Фрею, уперев руку в бок, дуя на горячий кофе. — Вы что-нибудь о войне знаете?

Фрея пожала плечами:

— Совсем немного. Только то, что передавали в новостях, когда там высадились наши войска. Ведь это мы поддерживали Саддама, снабжали оружием?

Флин хмыкнул.

— Да уж, не звездный час свободного мира. Поддержать диктатора и палача в интересах ущербно понятой реалполитики.

Кирнан цыкнула и нетерпеливо тряхнула головой.

— Только в политику вдаваться не будем, ладно? Ближе к теме — Фрея ведь это желает услышать.

Флин не ответил, только заглянул в кофейную кружку.

— Война продолжалась с восьмидесятого по восемьдесят восьмой год, — сказала Молли. — Саддам Хусейн сцепился с Хомейни. Два совершенно варварских режима, однако иракский казался меньшим из зол, поэтому мы, как правильно заметил Флин, были готовы поддержать Саддама финансово, в плане разведки, оружия…

— В том числе биологического, благодаря спецуполномоченному Дональду Рамсфелду, — ввернул Флин.

Молли Кирнан опять на него цыкнула.

— Кроме нас, его поддержали еще пол-Европы и многие другие страны, причем все по той же причине: потому что альтернативу, сиречь победу Хомейни и его клики революционно настроенных безумцев, было страшно представить. Как в свое время сказал Киссинджер, жаль, что они оба не могли проиграть, но если уж кому-то суждено было стать победителем, то лучше Саддаму.

— Да уж, верный оказался союзник, — буркнул Флин.