Виктор Каннинг - Семейная тайна

Провожая ее, он сказал:

– Будешь в Саутгемптоне – купи вечернюю газету. «Вечернее эхо», по-моему.

– Мисс Тайлер?

– Да. Может, есть какое-нибудь сообщение.

– Беспокоишься?

– Нет. Ну узнают, что она здесь была – какая разница? Мы не знаем, что она покончила с собой. Не знаем, зачем она приезжала. Формально – поговорить насчет стоянок для автотуристов. Так ведь и есть. Про мисс Рейнберд она сказала, только когда испугалась. А вообще-то просто хотела на нас посмотреть – понять, что мы за люди, как ей действовать дальше. Если окажется, что кто-то знал о с поездке сюда, значит, скоро к нам пожалует полиция. Мы ничего не станем отрицать – чем ближе к правде, тем лучше. Если им известно, что я имею какое-то отношение к мисс Рейнберд – я опять-таки не буду отпираться. Мисс Рейнберд меня не интересует. Когда купишь газету, посмотри, есть сообщение или нет, и сразу выброси ее вон.

– Да, неудачно получилось.

– От случайностей нельзя застраховаться. Они могут возникнуть в любой момент, мы это знали. И тогда либо полный крах, либо мы как-то выйдем из положения. – Он улыбнулся одной из своих редких улыбок. – Мы знаем, на что поставили и чем рискуем. И мы с тобой отлично знаем: не бывает так, чтобы все было без осечки. Судьбе захотелось нас немножко испытать – проверить, как мы справимся с мелким невезением. Только и всего. – И он поцеловал жену, нагнувшись к открытой дверце машины.

– Не похожа она на самоубийцу, – задумчиво произнесла миссис; Шубридж.

Он снова улыбнулся. Он знал, что в ней говорит не слабость. Ни страха, ни слабости в ней не было.

– А кто похож? – возразил он. – Люди всякий раз твердят одно и то же: «Кто бы мог подумать, что она покончит с собой! Уж от нее-то никто не ожидал!»

Проводив жену, он подошел к клеткам и вынул ястреба-тетеревятника, самку. Хозяином птицы был его сын, но в отсутствие мальчика Шубридж дрессировал ее сам. Он направился к вязам, росшим за домом, и снял с головы птицы клобучок. Как только птица услышала доносившийся из гнезд на деревьях гомон и увидела грачей, она начала легонько подскакивать у него в руке, расправляя хвост, и вертеть головой, следя за движениями перелетавших с ветки на ветку птиц.

Миновав рощу, он прошел еще полмили вдоль холма. Ниже, на уступах, начинались поля уже зеленевшие зелеными всходами. Между полями и рощей всегда курсировали грачи. Чаще они летали группами, но иногда и в одиночку. Ждать пришлось недолго – скоро он увидел возвращающегося к гнезду грача. Он разжал руку, и ястреб взмыл кверху, ему наперерез. Тот заметил врага и, не имея укрытия – внизу расстилалось голое поле, до деревьев было далеко – стал суетливо, неловкими витками подниматься выше. Ястреб настигал его, описывая широкие круги. Грач попался крупный, сильный, и ястреб не сразу сумел набрать достаточную высоту, чтобы ринуться за добычей сверху.

Шубридж стоял, наблюдая за происходящим, и вспоминал, как его сын впервые вот так же напустил ястреба на грача. Когда думаешь о том, что было в жизни хорошего, всегда вспоминаешь, как это случилось в первый раз. Потом тоже испытываешь радость, но какой-то неуловимый привкус волшебства исчезает, не повторяется. Вот камнем падает вниз первый подстреленный тобою фазан; вот твой первый лосось, рванувшись, дергает леску так, что она обжигает руки… Сколько радостей дарит жизнь! Но их с каждым днем становится все меньше и меньше. В природе заложено определенное равновесие между жизнью и смертью. Но никакое природное равновесие не в силах устоять перед стремительным натиском человека, который отравляет и загрязняет свою планету, превращая реки и поля в клоаки, а саму землю – в гигантскую зловонную свалку. И остановить его нельзя. Единственное, что еще можно сделать – найти какое-нибудь еще не загаженное пока место и соорудить вокруг него надежную защиту от заразы, мало-помалу отравляющей мир.

Ястреб нагнал грача и завис в сотне футов над ним; затем сделал два быстрых обманных маневра, как бы собираясь спикировать, чтобы вынудить грача спуститься ниже. Грач стал боком уходить вниз, торопясь укрыться в одной из зеленых изгородей, окаймлявших поля под И"Ж Ястреб перевернулся в полете и, плотно прижав к телу крылья, ринулся вниз, со свистом рассекая воздух. Он настиг добычу в ста футах над землей – молниеносный удар, облако черных перьев – и хищник снова взмыл вверх, а грач несколько раз перевернувшись в воздухе, камнем упал на землю. Да, смерть – и красивая смерть, подумал Шубридж.

По дороге к дому он размышлял о мальчике. Скоро в школе закончится семестр, и он приедет домой на каникулы. Они сядут в машину и уедут все вместе – дружная троица – в Шотландию, Ирландию… Если там не найдется того, что им нужно, они поищут за границей. В Норвегии, Швеции или Канаде. К собственной стране ни один из них не был чрезмерно привязан. Они знали, чего ищут и не ошиблись бы в выборе. Сын понимал и разделял его чувства. В их общем желании не было поэтического или философского оттенка; они не считали себя последователями Торо или Робинзона Крузо. Это была вполне материальная потребность. Они хотели отгородиться от мира крепостной стеной с бастионами так, чтобы и через двадцать, через сто, и через пятьсот лет они сами или их потомки могли жить там по возможности естественной жизнью и до последнего дыхания сопротивляться гибели мира от рук людей, которые рано или поздно потопят его в грязи. Если бы он поделился с кем-нибудь своей мечтой, его подняли бы на смех: мало того, что он мечтает о несбыточном, он еще всерьез мечтает осуществить этот безумный замысел! Ничего, пускай смеются – его пути не свернуть!

Возвратясь домой, жена сообщила, что в «Вечернем эхо» действительно появилось короткое сообщение о том, что обнаружен труп Бланш Тайлер. Затем она приготовила и отнесла архиепископу ужин – копченую форель и филе говядины а-ля Россини с молодыми кочашками брокколи. Из подвала она вернулась с номером «Дейли-телеграф» – на первой странице вверху рукой архиепископа была сделана размашистая надпись: "Я предпочитаю «Тайме».

Шубридж взял газету и бросил ее в камин. Другой газеты не будет. Он обращался с архиепископом по возможности предупредительно, но как личность тот для него не существовал. Он представлял собой только определенную ценность, которую очень скоро можно будет с выгодой продать.

Джордж сидел на кухне у матери Бланш и пил виски, которые сам и принес. Старушка согласилась составить ему компанию, хотя сама охотнее выпила бы чаю. Но смерть близких на какое-то время меняет привычный ход вещей. Пили они из дешевых стаканов. Дом на Мейдан-Роуд теперь принадлежал ей, и можно было взять из столовой хорошие бокалы, но она жила еще старыми привычками и держалась так, словно не она, а дочь по-прежнему хозяйка дома.