Луи Байяр - Черная башня

— Перестройка?

— Так говорится в медицинской литературе. Бидо-Моге обнаружил, что у детей, которых регулярно бьют, налицо все признаки повреждения мозга, даже если мозжечок и кора головного мозга фактически не затронуты. Заторможенность, неспособность сосредоточиться — все эти симптомы, которые мы связываем с идиотизмом, могут быть просто-напросто способом ухода от враждебного окружения.

— «Способом ухода», — повторяет он, извлекая из кармана горсть фисташек. — До такой степени, что они забывают собственное прошлое?

— Предположительно, да.

— Значит, вы утверждаете, что у Людовика Семнадцатого амнезия?

— Я утверждаю, что ему пришлось вытеснить из сознания определенные фрагменты своей жизни. Более того, определенные фрагменты своей личности.

Жуя фисташки и криво улыбаясь, Видок качает головой.

— Господи боже.

— Что такое?

— Вы верите, Эктор.

— Нет…

— Я вижу по вашему лицу. Вы считаете, что все это правда и он король.

Рука Шарля едва заметно подергивается, словно он протестует против такого поворота беседы.

— Я не знаю, кто он, — говорю я.

В этот момент я испытываю внезапное острое желание увидеть отца. Пусть он будет с нами здесь, в экипаже, пусть расскажет, что произошло за толстыми каменными стенами Тампля…

Видок вынимает орех из скорлупки и забрасывает в рот.

— Вы кое о чем забываете, — произносит он. — Что, если наш юноша симулирует?

— Думаю, для этого требуется человек похитрее.

— Ха! Если бы вас хоть раз надули, вы бы знали, какими хитрыми могут быть так называемые простаки. Возьмите, к примеру, этого Месье. Он гений или идиот? — Видок скептически складывает руки на груди. — Убийство в общественном месте. Чертовски хороший способ привлечь к себе внимание, вам не кажется?

— Ну… — Я подавляю зевок. — Может быть, вы своим появлением заставили его поторопиться.

— В самом деле? И откуда он узнал, что старина Видок едет в Сен-Клу? Вы ему сообщили?

— Я и про себя-то не знал, что еду.

Воздух насыщен ароматом фисташек, грязи и пыльцы, а также ароматом самого Видока, безошибочно узнаваемым, забивающим все остальные запахи.

— Подведем итоги, — произносит он. — Преимущество на нашей стороне. Месье убил не того, кого надо. Более того, он не знает, что убил не того. И это дает нам время.

— Время на что?

— Найти убийцу, Гербо. Этим займусь я. А ваша работа — вычислить, что именно знал ваш отец. Покойный, черт его побери, — добавляет он тихо.

— А как мы поступим с…

Я ногой указываю на фигуру спящего.

— С месье Шарлем? Вы правы, ему необходимо жилье. И, пожалуй, я знаю, куда мы его поселим.

— Найдем ему квартиру?

Он кивает.

— Есть отличное заведение в Латинском квартале. Пансион Карпантье.

За десять минут до того, как наш кабриолет прибывает на Менскую заставу, Шарль, словно бабочка из кокона, выбирается из своего сюртука. Потягивается, протирает глаза.

— Приехали?

— Почти.

По обе стороны от дороги нет ничего, кроме невозделанных полей и заросших тропинок. Необозримое пространство, покрытое скошенной травой, разнообразят лишь редкие дикие маки да виднеющиеся вдалеке гипсовые каменоломни и мельница, колесо которой не столько вращается, сколько совершает странные, отчаянные рывки.

— Я их не вижу, — сообщает он.

— Не видите кого?

— Домов. В Париже высокие дома.

— О, это потому, что мы еще не въехали в город. Как только мы окажемся по ту сторону городских стен, в вашем распоряжении будет сколько угодно домов. Впрочем, даже отсюда можно кое-что разглядеть, посмотрите, вот купол Дома Инвалидов.

— Я не очень люблю церкви, — замечает он. — От них меня сразу тянет чихать и пукать.

Он дует на стекло, отчего на холодной поверхности появляется белесое овальное пятно. Шарль стирает пятно пальцем.

— О! — восклицает он. — Наверное, это Париж!

В окне показывается кирпичная стена, три метра высотой и двадцать четыре километра в длину. Париж затянут в нее, как в пояс девственности. В любом другом городе, думается мне, такую стену возвели бы, чтобы не впускать варваров. Здесь ее предназначение — не выпускать деньги.

— Чего они хотят? — интересуется Шарль. — Эти люди?

— Они офицеры таможни. Должны нас проверить.

— Зачем?

— Чтобы удостовериться, что мы заплатили налоги.

— Что такое налоги?

— Налоги — это… это деньги, которые ты отдаешь городу, если что-нибудь в него ввозишь.

— Забавно, — Шарль указывает большим пальцем в том направлении, откуда мы прибыли, — сначала платишь там, а потом снова здесь.

— И так без конца, — усмехается Видок как раз в тот момент, когда в окно просовывается голова в плоской фуражке с широким околышем.

— Товары, облагаемые пошлиной, имеются?

— Нет ничего, — заверяет его Видок. — Даже пучка овса.

— Что ж, в таком случае, — таможенник чешет лоб, — предъявите паспорта.

Я вижу нас словно бы его глазами: ну и зрелище! Мы с Видоком, оба с голыми руками, в изношенных жилетах и латаных-перелатаных штанах.

— Месье, — замечает таможенник, придвигаясь к Шарлю. — Кажется, я просил показать паспорт.

Шарль безмятежно смотрит в окно.

— Месье, — повторяет офицер, теперь уже с большим нажимом.

— К сожалению, у него нет паспорта, — вмешивается Видок. — Этот господин задержан жандармерией.

— В самом деле?

— Вот мои документы. Я…

— Держите, пожалуйста, руки на свету.

Скорчив недовольную гримасу, офицер склоняется над бумагами. Вдруг отступает на шаг. Его лицо озаряется глупой, неизвестно откуда взявшейся улыбкой.

— Это вы! Я так и знал!

Сорвав фуражку с головы, он прижимает ее к сердцу.

— Месье Видок… какая честь!

— Вы слишком добры, мой друг.

— О-о! Послушайте, месье. У меня есть братишка. И у него с женой неприятности.

— Пропала, что ли?

— Точнее, загуляла. Я подумал, может, кто-то из ваших ребят сумел бы за ней проследить, застукать, так сказать, с поличным…

— Гм… — Видок выдерживает драматическую паузу. — Я вам так отвечу. Пусть зайдет на той неделе. Спросит меня лично.

— О, месье, вся наша семья перед вами в долгу. Вечном. — Улыбаясь, он прижимает ладони к лицу. — Сегодня же расскажу жене! Великий Видок!

Ореол славы окружает нас все то время, что мы проезжаем городские ворота, и Видока это не столько смущает, сколько раздражает. Он похож на быка, хвостом отмахивающегося от надоедливых мух. Целую минуту он избегает встречаться взглядом со мной или Шарлем.

— Ну вот, — произносит он, наконец. — Можно не платить тридцать су взятки.