Луи Байяр - Черная башня

«Вы не понимаете, — оборвал он меня — Моя мать умерла из-за меня».

Гражданин Симон, признался он, заставлял его говорить ужасные вещи о матери и тете. Как будто они трогали его в разных местах и делали с ним такое, о чем невозможно сказать. Он знал, что это ложь, но Симон не оставлял его в покое, не давал ему спать, так что он дошел до того, что стал думать, будто это правда, и подписался под всем, хотя почти не понимал, что делает. После они использовали эту ложь против матери, и потому она умерла. Разве он может простить себе это?

Никакими силами невозможно было его разубедить. Он снова и снова ругал себя. Сказал, что теперь еще больше боится смерти, потому что уверен: Бог сурово осудит его.

Я ответил, что, напротив, Бог будет гневаться на тех, кто жестоко использовал ребенка, дабы удовлетворить свою жажду крови.

Он не привык к такой моей откровенности. «Вы так сердито говорите», — сказал он.

1 прериаля

Шарль страдает от длительных и чрезвычайно болезненных приступов боли в горле, сопровождающихся жаром и бредом. По словам Леблана, ребенок говорил, что слышит голос матери. Твердил, что она находится «в соседней башне».

6 прериаля

Сегодня утром мадемуазель Рояль опять спрашивала о брате. Я ответил, что его состояние улучшается не так быстро, как бы я того желал.

Она поняла сразу. «Он умирает», — произнесла она.

Затем произошло нечто, чему я не могу дать объяснение. Выдержка мне изменила. Я отвернулся, пробормотав, что мне что-то попало в глаз.

«Вы сделали все возможное, доктор», — сказала она.

7 прериаля

Генерал Баррас оставил приказание, согласно которому больше не желает меня видеть. Его атташе сообщил, что, если у меня есть вопросы относительно моих официальных обязанностей, мне следует обращаться с ними в Комитет общественной безопасности.

Я подавил гордыню и пошел к гражданину Матье. Извинился за несдержанность, которую проявил во время предыдущей встречи. Сказал, что пришел обсудить вопрос чрезвычайной важности.

«Что такое?» — спросил он (с демонстративно утомленным видом).

Луи Шарля, ответил я, надо вывезти из Тампля. Отравленный воздух камеры лишает его сил. В здоровом горном климате — например, в Швейцарии — он наверняка поправится. Оставить его здесь означает подписать ему смертный приговор . Разве цивилизованное общество может такого желать? И разве живой Шарль для этого общества не ценнее мертвого?

Я заверил Матье, что готов сам поехать с ребенком, в сопровождении такого количества вооруженных стражников, какое комиссар сочтет необходимым. Добавил, что согласен на любые ограничения — буду работать без оплаты, — если только комиссар разрешит выпустить Шарля из камеры.

Он нахмурился и довольно долго молчал.

«Не понимаю, — произнес он, наконец. — Почему вы так переживаете из-за этого ребенка?»

«Потому что такое могло бы произойти и с моим сыном, — ответил я. — И тогда я хотел бы, чтобы нашелся тот, кому было бы не все равно. Как не все равно мне».

Я думал, он рассмеется. Вместо этого он с искренним расположением сказал:

«Доктор, ребенку не жить. Вы знаете это не хуже меня. Если вы можете облегчить ему последние дни, что ж, да будет так. Если нет, вы сделали, что сумели. Большего Республика от вас не требует».

Убежден, он считал, что своими словами успокаивает меня.

10 прериаля

Шарль в состоянии съесть лишь несколько ложек супа и пару вишен. Время истекает.

11 прериаля

Юниус что-нибудь придумает.

13 прериаля

На этом пока все.

Мать хоронят рядом с отцом, под старым тисом. Кладбище Вожирар неухожено и малопосещаемо, и гроб провожают лишь несколько человек: Шарлотта, Шарль, я сам и Видок, в шляпе с черной креповой лентой. Видок из своего кармана платит людям, которые несли гроб, могильщику и священнику, а также нанимает экипаж для Шарлотты. Отправив Шарля в штаб-квартиру бригады безопасности, он приглашает меня в «Старую айву». Я опрокидываю один за другим два стакана.

— Как вы? — спрашивает он.

Я оцениваю собственное состояние так, будто бы я сам себе доктор. Пульс: нормальный. Дыхание: ровное. Руки: не дрожат.

— По-моему, со мной все в порядке.

— А, по-моему, нет, — отвечает он. — Думаю, вам следует несколько дней отдохнуть, Эктор.

Черный костюм, который сейчас на мне, принадлежит Видоку: брюки болтаются, пиджак широк в плечах и искусственно заужен в талии. От вина в голове у меня слегка шумит, воздух таверны пахнет плевками, и, глядя через массивное плечо Видока, я вижу, как солнце, довольно-таки хилое, висит над куполом Дома Инвалидов.

— Погибли три человека, — говорю я. — Я мог бы стать одним из них. Полагаю, это достаточное основание, чтобы не расслабляться.

Я разглядываю стакан: в одном месте стекло затуманено теплом прижатого к нему пальца. Пытаюсь припомнить, что Видок говорил об отпечатках пальцев: каждый неповторим…

И тут на память приходит другое. Последний стакан вина, который я выпил в обществе матери. И как нас окутывал янтарный свет.

— Что-нибудь удалось выяснить? — спрашиваю я.

— С достаточной степенью определенности можно утверждать, что гореть начало в сточной канаве, между навесом и кухонным окном. Оттуда пламя, по всем признакам, распространилось на клеть для хранения мяса. Что касается причины как таковой, то никаких особых приспособлений мы не обнаружили, но нашли остатки бутыли с фосфором.

Полученная информация медленно просачивается в мой мозг.

— Поджог, — говорю я, кивая.

— Весьма вероятно. Конечно, нам пока неизвестно, связано ли это с Шарлем.

И тут, впервые на моей памяти, он не выдерживает моего взгляда. Принимается подчеркнуто усердно стряхивать с тульи шляпы несуществующие пылинки.

— Помните, что Месье приказал Гербо? — Я откидываюсь на спинку стула. — «Не убивай их, — сказал он. — Просто напугай, чтобы они убрались».

— Я помню.

— Тогда для чего им сжигать нас заживо? Целый дом, набитый людьми, ради одного человека…

Видок пожимает плечами.

— Из того, что ты заставил экипаж катиться, вовсе не следует, что ты сумеешь его остановить.

— И что это означает?

— Что Месье, возможно, уже не властен над собой. И над остальными тоже.

Видок выливает остатки вина мне в стакан. С выражением сожаления наблюдает, как вытекает последняя капля.

— Где вы с Шарлем собираетесь остановиться, Эктор?

Хороший вопрос. Папаша Время нашел пристанище у друзей, на улице Грасуаз. Шарлотта вернулась в собственную семью, пополнив многочисленную армию обитателей дома сестры на дороге Ленуа. Вплоть до этого момента я не задавался вопросом, куда пойду сам.