Леонид Могилев - Хранители порта

— Не вернулся он.

— Значит, вернется.

— И не вернется теперь. А тебе домой нельзя теперь. Мы все дальше уходим от машины, от дороги, уже и сыроежки стали попадаться. Я бью по ним носком ботинка, и все они, как одна, червивые, рассыпаются в прах.

— У тебя были люди оттуда. Из тех краев. Но жену и детей мы вывезли. Они в Ярославле.

— Как это вы вывезли, когда они уже побывали?

— А мы, Иван, успели.

— А мне-то теперь чего? Это что же — Клочков? Раскололи?

— Мы не знаем, что они у него вытащили. Может, он вообще все сдал, а может, только краешек. В квартире твоей пачку масла оставили на столе. Повезло тебе, Иван.

— Так, а теперь что?

— Теперь ты больше не курьер. Теперь ты на другой работе.

Навстречу нам шли четверо с большими сумками.

— Ты поедешь пока в одну тихую гостиницу. Там мы тебя найдем.

— Я понимаю…

Я смотрю ему в глаза, и он почти улыбается.

— Что, скоро?

— Скоро, Иван, скоро. Ну, прощай. Встретимся после победы. В восемнадцать ноль-ноль, возле Большого.

Кассетки уже давно нет у начальника. Она уже давно в лаборатории. Он уходит туда, где таксомотор, но эту машину бросят на обочине, подальше от этого места. Уйдут те, двое, что сидят сейчас в салоне и говорят про раннюю осень в березовой роще. А про что же еще говорить сейчас? Иначе зачем мы родились в это долгое, бездонное время?

Раньше Ханов жил в Латвии. Прожил он там девять лет и уехал. Променял двухкомнатную квартиру в Риге, на ул. Красноармейской, теперь Матейса, на комнату в коммуналке в ста метрах от Невского проспекта. В принципе нормально: там все удобства и друзья, здесь частичные удобства и товарищи. И товарищ Щапов оттуда, из бывшей Советской Латвии. Однажды, когда сладкоголосые песни юного литератора Ханова несколько возвысились, зазвучали, но зазвучали как-то не так, что-то в них услышали там, по другую сторону добра и зла… Нет, его никуда не вызывали. Просто один старый знакомый, которого он хорошо знал и который хорошо знал Щапова, подсел во время пикника на озере, потом его по какому-то поводу вызвали в районный отдел и показали издали Щапова в форме. Потом Щапов подошел к Ханову в пивнухе, предложил контракт. Ханов отказался. Потом, когда он уже уехал в Питер, узнал, как сдали нашу агентуру, прямых агентов, косвенных, сочувствующих, тех, кто в перспективе… Ханова просто могли внести в отчет для галочки. Однако не внесли. Или не сдали. Теперь из скомканной структуры дерьмового рассказа, где все же что-то было, что-то неуловимо знакомое и что-то совестливо отчаянное, возник день сегодняшний и в ореоле дня — Щапов. А вот и он, с ведерком. Ханов на половинке листа написал: «Рецензия на рассказ неизвестного автора „Иван“».

«Рассказ представляет собой очередной опус в жанре так называемой социальной фантастики. Автор — явно патриот или, как принято называть их сейчас, коммуно-фашист. Серьезные стилистические огрехи, перебор бытового жаргона. Но какая-то ностальгия, фактура времени и событий присутствует. Видимо, интересно для патриотической-газеты, учитывая небольшой объем вещи. Можно прочесть и истолковать как призыв к насильственной смене существующего строя. В целом — уровень профессионального литератора, возможно, поддавшегося эмоциям или работающего на заказ. С уважением, литератор Ханов». Число и дата.

— Доставай четвертинку, товарищ. Открывай скумбрию. Хлеба я прикупил. У тебя ведь нет?

— Моя совесть чиста. Я с вами не сотрудничал.

— Во-первых, чем мы были тогда, ты никогда не узнаешь. Во-вторых, мы и тогда не были однородны. А теперь и подавно. Давай-ка рецензию.

Щапов внимательно прочел.

— Слово — дело. Вот ваш гонорар, товарищ, — и сто тысяч рублей, две бумажки по полета, положил перед Хановым. Тот взял, спрятал во внутренний, потайной карман рубашки.

— Это твои проблемы. Я работу сделал, ты заплатил.

— Правильно. Но есть еще работа. За хорошие деньги.

— Щапов, что вы во мне такого нашли? Что вам надо от меня? Я на автобус опоздаю. — Он встал, открыл четвертинку, два жигулевских, воткнул нож в банку скумбрии. — Если я тогда к вам не пошел, то сейчас и подавно.

— А к кому это — к нам?

Щапов сидел, запивал водку пивом, накладывал на хлеб масляную кашицу из банки. Словом, наслаждался.

— Ты хочешь сказать, Щапов, что теперь ты как бы не из когорты Железного Феликса?

— А что ты знаешь про Феликса, парень?

— Ты поел, попил? Свинчивай. Я спать хочу. Потом роман переводить. Я вот не спал ночь и теперь хочу. Не уехал по Мурманской дороге.

— Ты теперь в деньгах некоторое время не нуждаешься. Так что успеешь выспаться. Лучше всего спится в поезде. В поезде, который идет — куда?

— Куда идет поезд? — Ханов открыл вторую четвертинку, подумал, взрезал тушенку «Великая стена».

— Я из бункера, Хан.

— Пожалуйста, без кличек.

— Какие клички! Тебе ведь так нравится?

— Так. Ты из бункера. Что дальше?

— Я из того бункера, что в рассказе. Только, естественно, доказать этого не могу.

— Так. Пусть.

— В комитете существовала другая картотека. Та, про которую не знала партия. Не знали товарищи Андропов и Крючков. Про нее товарищи Степашин и Примаков могут только видеть кошмарные сны. Так вот ты в той картотеке.

— Я не герой.

— В той картотеке люди, которые независимо от общественно-политической ситуации и строя ясно видят, кто враг.

— А кто враг?

— А кто друг?

— А кто враг?

— Не придуривайся. Я уйду, меня как бы и не было вовсе, и ты все забудешь. И рассказ забудешь, и деньги.

— Я деньги могу вернуть.

— Не надо. Это за рецензию.

— У доброхотов денег всегда маловато. Вы тут крутите меня на предмет патриотизма, а потом пустите по конвейеру, а после контракт подсунете.

— Зачем нам, то есть им, ты нужен? Ты вот сидишь в своем бункере вонючем. В дыре этой…

— Воды нет давно.

— Не воды нет, а боевого задора. Ничего еще не проиграно.

— Пошел ты… ГПУшник.

— Для нового КГБ ты вот ни на столько не нужен.

— Для старого, что ли, нужен?

— Ты нужен сейчас государству. Ты можешь помочь ему. Тому государству, что порушено и поругано.

— Так. Уже интересней. Что же мне, в переводы о монстрах социалистическую идею вкладывать? Идеологические бомбы готовить?

— Все гораздо проще. Проще и сложнее. Давай выпьем. В холодильнике пивко поспело.

Ханов прогулялся на кухню. Все бутылки были в целости. Сосед отсутствовал.

— Что я должен сделать?

— Ты поедешь в Латвию.

— Когда?

— Сегодня. Вот твой паспорт. Вот пятьсот долларов. Тут-то Ханов и почувствовал себя настоящим дерьмом.

В Ригу, а там и в Либаву. «Мы были другими, мы жили у моря».

— И что я должен взорвать?

— Ты должен найти автора этого рассказа. Тут попадание в десятку. Никакого Айгюль нет на картах. Но на других картах он называется именно так. И описание местности соответствует. И авария самолета. Точнее, не авария, а сопутствующий взрыв. Этот человек знает все. И он как-то соотносится с литературой. Ты же всех там знаешь.