Режи Дескотт - Обскура

Внезапно он ощутил, что у него подкашиваются ноги: он увидел ее! Она была здесь! Только что он заметил ее в толпе! Она направлялась к фиакру.

— Сибилла! — закричал он изо всех сил. — Сибилла!

Но она не слышала. Жан бросился вперед, расталкивая людей и едва не сшибая их с ног. Вслед ему оборачивались, выкрикивали ругательства. Он подбежал к фиакру в тот самый момент, когда она, уже скрывшись внутри, закрывала за собой дверцу. В следующий момент фиакр тронулся с места. Жан был настолько удивлен неожиданным появлением Сибиллы, что даже не задумался над тем, что она здесь делает и почему до сих пор не появлялась дома.

Он едва успел ударить кулаком в дверцу, как тут же вынужден был отскочить, чтобы не попасть под задние колеса. Фиакр не остановился, но в окне появилось женское лицо. Обскура!

На секунду на лице ее отразилось изумление, но сразу вслед за этим она расхохоталась. Затем, небрежно помахав ему рукой, скрылась внутри экипажа, так и не замедлившего ход.

Жан остался стоять на мостовой, растерянный и вновь охваченный отчаянием, под равнодушными взглядами толпы.

Но что здесь делала Обскура? Не значит ли это, что она как-то причастна к похищению Сибиллы? Или, во всяком случае, связана со всей этой историей?.. Жан злился на себя за то, что спутал ее с Сибиллой. Без сомнения, причиной тому была утрата надежды — или, напротив, внезапная ее вспышка, — что побудило его погнаться за иллюзией, созданной сходством двух женщин.

Не зная, что еще делать, Сибилла стала молиться. Еще со времен сиротского приюта, куда она попала в семь лет после смерти отца, она часто прибегала к молитве, когда нуждалась в утешении, — и всегда его обретала. Она молилась тайком от Жана, и если он случайно заставал ее за этим занятием, то называл глупышкой или святошей. Но это не мешало ей регулярно ходить в церковь, также без его ведома, и ставить свечи — за благополучный исход того или иного дела, за профессиональные успехи Жана, за исцеление его больных, за то, чтобы он всегда ее любил. Она видела в соблюдении этих ритуалов свой долг. Преклонив колени перед образом Святой Девы, Сибилла долго и горячо молилась, и эти пылкие монологи приносили ей успокоение. Однако в последнее время у нее было такое чувство, что ее молитвы остаются не услышанными: ее первая важная роль оказалась провальной, и к тому же она по-прежнему не могла забеременеть, несмотря на страстное желание иметь ребенка. Жан считал это суеверием. Она предпочитала с ним не спорить, просто уклонялась от подобных разговоров, но в глубине души это продолжало ее тревожить.

Она прочитала «Радуйся, Мария» с почти детским усердием. Она молилась о том, чтобы выйти на волю, чтобы избавиться от этого кошмара, чтобы не умереть так рано. Со всем смирением, на какое была способна, она просила Богоматерь прийти ей на помощь.

Сибилла не хотела признаваться себе в этом, однако она чувствовала невероятный ужас от того, что полностью подвластна своему похитителю, человеку, который предложил ей столько денег, чтобы сделать ее фотографию… До чего же она глупа! Как часто она поддается первым побуждениям, не размышляя!.. Как в тот раз, когда она бросилась бежать, увидев электрическую машину в клинике профессора Шарко, а потом так и не смогла снова прийти туда, чтобы получить причитающуюся ей плату… Жан довольно часто упрекал ее за эту импульсивность.

Но все эти отрывочные размышления уже выходили за рамки молитвы.

Стены тесной комнаты давили на нее, а отсутствие окон сводило с ума. Внезапно, отринув полное, беспросветное отчаяние, она вскочила с кровати, подбежала к двери и с яростью забарабанила в нее кулаками, крича во весь голос. Ни удары, ни крики не вызвали даже самого слабого эха; когда она наконец замолчала и замерла, прижавшись ухом к двери, чтобы услышать хоть какой-нибудь звук с другой стороны, то ничего не уловила, хотя прождала несколько минут. Еще немного — и она начнет рвать на себе волосы. А что, это хороший способ ему досадить… если он действительно собирался сделать ее фотопортрет.

— Если вы не откроете, я вырву себе волосы! — закричала она. — Слышите? Все до одного!

Эта угроза тоже не вызвала ни малейшей реакции с той стороны. Тогда, пытаясь развеять страх, она рассмеялась — но, увидев себя в зеркале, тут же замолчала и снова вернулась к кровати. Смеющиеся китайцы на обоях все сильнее действовали ей на нервы.

Молитвы оказались неспособны избавить ее от ужаса.

Она почувствовала, что ее мочевой пузырь переполнен, и достала из-под кровати ночную посудину. Какая гадость… Сибилла подобрала юбки и кое-как устроилась на горшке. Ей показалось, что из-за двери донесся приглушенный шум шагов.

Справив нужду, она ненадолго почувствовала чисто физическое облегчение. Но потом неожиданно вспомнила, что уже должны были бы прийти месячные, а их все нет… Как же она не подумала об этом раньше? Она ведь так мечтала о ребенке… У нее было ощущение, что под ногами у нее внезапно разверзлась бездна. Вот, значит, где ее застало такое счастливое предзнаменование… в таком месте, при таких обстоятельствах!.. Можно ли вообразить себе худший кошмар? Из ее горла непроизвольно вырвался нервный смешок — как будто она хотела вытолкнуть наружу тревогу, которая грызла ее изнутри; но в следующую секунду этот смех сменился новым приступом рыданий.

До ее ушей снова донесся отдаленный колокольный звон. Но ведь в последний раз она слышала его совсем недавно… Что же это значит? У нее хотят отнять всякое ощущение времени, чтобы она окончательно обезумела?.. Сибилла инстинктивно прижала руку к животу. Затем взгляд ее снова упал на длинные параллельные царапины на обоях, и она поняла, что умрет здесь. И ее ребенок вместе с ней.

Повидавшись с директором театра, Жан вернулся в полицию — продолжить свое дежурство у кабинета Лувье. Когда наконец, после долгого ожидания, комиссар принял его и он, едва войдя, возбужденно сообщил об исчезновении Сибиллы, тот сначала взглянул на него с некоторым недоверием, затем распахнул дверь соседнего кабинета, на пороге которого почти сразу же возник его коллега — высокий и тощий как жердь, со следами оспы на щеках, которые почти не закрывала редкая бородка, и коротко остриженным черепом.

Жану пришлось повторить свое известие и рассказать все подробности под перекрестным огнем взглядов обоих полицейских, которые, как ему показалось, отнеслись к нему с одинаковой подозрительностью. Время от времени Лувье бросал мимолетный взгляд на своего коллегу, словно бы пытался догадаться о его реакциях или как-то на них воздействовать. Понимая, что любое умолчание, любая заминка будут истолкованы не в его пользу, Жан, очень осторожно подбирая слова, рассказал о Марселине Ферро, бывшей проститутке, работавшей в заведении мамаши Брабант и ушедшей оттуда к богатому покровителю, о ее возможной связи с убийцей, создающим из тел своих жертв подобия «живых картин», о собственном предположении, что убийца фотографирует свои «шедевры», о «Фоли-Бержер», и особенно подробно — о следившем за ним человеке в клетчатом костюме. Умолчал он только о том, что Обскура напевала игривую песенку «На ступеньках дворца», пока он ее осматривал, и опустил еще пару-тройку деталей, слишком интимных для того, чтобы стать достоянием полиции.