Джеффри Дивер - Адская кухня

— Это еще кто такой?

— Один тип, с которым у нас были кое-какие дела. Джонни снимает по всему городу квартиры и устраивает в них склады. — Дрю понизил голос. — Понимаешь, о чем я говорю?

— Ну, только ту часть, где говорится про снятые квартиры.

— Шш, молчи. Ни слова. Джеко оказывает тебе огромную честь.

— Договорились.

— О'Нил торгует оружием, понимаешь? Он снимал квартиру в том здании. — Джеко махнул рукой в сторону сгоревшего дома Этти. — О да, мой мальчик. У него там был тайник.

Он произнес это таким тоном, будто каждый житель Нью-Йорка должен был иметь тайник.

Пеллэм вспомнил про сгоревшие пистолеты, которые обнаружили на первом этаже пожарные.

— Так вот, на днях Рамирес остановил машину О'Нила и засунул ему в рот «глок». Сказал, чтобы он больше не устраивал склады оружия в этой части Кухни.

— И что ответил О'Нил?

— А что он мог ответить? Он сказал: «Слушаюсь, мистер латинос! Больше не буду, сэр!» А ты сам что бы ответил, если твои зубки вцепились бы в девятимиллиметровый ствол? Так что я думаю вот что: Рамирес прослышал о пистолетах от своей тетки, взбесился и нанял того придурка, чтобы тот спалил дом дотла.

Пеллэм покачал головой. Значит, Рамирес рассказал ему только часть всей правды.

— Ты не окажешь мне одно одолжение? Порасспрашивай насчет этого Алекса. Мне очень нужно его найти.

— О, Джеко будет держать глаза широко открытыми. Я шепну кое-кому нужное словечко. Мне приходится встречаться с разными людьми. Если в этом деле будет что-то для меня, Джеко узнает все что нужно.

Пеллэм снова достал бумажник.

Но Дрю покачал головой. Казалось, он был чем-то смущен.

— Нет, я имел в виду совсем не это. Ты мне уже заплатил. Я хочу сказать, когда ты будешь снимать свой фильм, помни обо мне, хорошо? Просто позвони Джеко. Когда снимали тот фильм, «Жест милосердия», ваши киношники должны были сначала поговорить со мной. Я хочу сказать, есть же какие-то законы, которые запрещают снимать кино про твою жизнь, сначала не посоветовавшись с тобой. Я имею в виду, твою мать, что я вовсе не хочу стать звездой. Я просто хочу сняться в кино, твою мать. У меня получится. Я точно знаю, что у меня получится.

Пеллэму пришлось приложить все силы, чтобы удержаться от улыбки.

— Джеко, если дело дойдет до подбора актеров, я обязательно с тобой свяжусь. Можешь не сомневаться.

Этти Вашингтон стояла у окна камеры женского отделения центра предварительного содержания под стражей.

Окно находилось высоко над головой, и через грязное стекло почти ничего не было видно. Но проникающий сквозь него свет действовал на пожилую негритянку успокаивающе. Она думала о Билли Дойле, вспоминала, как они любили выходить из дома, гулять по району. Вежливо раскланиваясь с соседями. Гарольд Вашингтон, второй муж Этти, тоже не любил сидеть дома, хотя он по природе своей скорее предпочитал оставаться на одном месте. Они вдвоем с Этти, когда Гарольд бывал дома и находился в более или менее трезвом состоянии, усаживались на крыльце и не спеша уговаривали бутылку. Оставшись одна, Этти открыла для себя наслаждение удобного кресла-качалки перед окном. Наслаждение, которого, похоже, она оказалась лишена навеки.

Ошибки. Этти вспоминала об ошибках, которые совершила в течение всей долгой жизни. О секретах, о лжи… Серьезной и не очень. О том, как из малозначительных прегрешений вырастали крупные неприятности. Как все добрые дела, которые она старалась творить, таяли как дым.

И еще Этти вспоминала выражение лица Пеллэма, когда та сучка рассказала всем в суде о ее судимости. Этти гадала, навестит ли снова он ее после этого? Вряд ли. Зачем? О, эта мысль причиняла ей острую боль. Впрочем, в этой боли не было ничего удивительного. Этти с самого начала знала, что рано или поздно Пеллэм навсегда исчезнет из ее жизни. Он мужчина, а мужчины всегда уходят. Неважно, кто они: отцы, братья или мужья. Мужчины всегда уходят.

У нее за спиной послышались шаги.

— Мать, — с притворной заботливостью спросила Хатейк Имахам, — как ты себя чувствуешь? Ты себя хорошо чувствуешь?

Этти обернулась.

Позади грузной женщины столпились полукругом остальные заключенные. Они медленно надвигались на Этти. Шестеро оставались в противоположном конце камеры и следили за коридором. Этти никак не могла взять в толк, зачем они выстроились в цепочку. И вдруг до нее дошло, что эта шестерка не позволяет охране видеть то, что происходит в камере.

Этти прошиб холодный пот. То же самое чувство она испытала давным-давно, когда в дверь квартиры позвонили двое мрачных полицейских и спросили, не приходится ли ей сыном Фрэнк Вашингтон. Можно им войти в квартиру? Им нужно кое-что ей сказать.

Хатейк продолжала спокойным голосом:

— Ты себя хорошо чувствуешь?

— Ну, ничего, — ответила Этти, тревожно переводя взгляд с одной женщины на другую.

— Но ты чувствуешь себя лучше, чем тот мальчишка, мать.

— Какой мальчишка?

— Тот маленький мальчик, которого ты убила. Хуан Торрес.

— Я его не убивала, — прошептала Этти, отступая назад и прижимаясь спиной к стене. — Нет, я его не убивала.

Она в отчаянии посмотрела в сторону решетки, но цепочка женщин полностью скрывала ее.

— Я знаю, стерва, это твоих рук дело. Это ты убила маленького мальчика!

— Я никого не убивала!

— Око за око!

Грузная женщина надвигалась на Этти. У нее в руке была зажата зажигалка. Другую зажигалку держала в руке молодая Данетта, которая стояла рядом. Где они их раздобыли? Вдруг Этти все поняла. Данетта умышленно добилась того, чтобы ее арестовали, и тайком пронесла в тюрьму зажигалки.

Хатейк шагнула еще ближе.

Этти отпрянула было назад, но затем неожиданно сделала выпад вперед, ударяя рукой в гипсе Хатейк по лицу. Гипсовая повязка с громким стуком ударила в нос. Грузная женщина, вскрикнув от боли, повалилась на пол. Остальные растерянно застыли на месте. Некоторое время никто не двигался.

Наконец Этти сделала глубокий вдох, собираясь крикнуть и позвать на помощь, но вдруг почувствовала у себя во рту вкус грязной тряпки. Кто-то подкрался к ней сзади и засунул ей в рот кляп. Хатейк вскочила на ноги и, вытирая окровавленный нос, хищно улыбнулась.

— Отлично, мать, отлично.

Она повернулась к Данетте. Та зажгла зажигалку и бросила ее Этти на халат. Пожилая негритянка попробовала было сбить пламя, но две женщины схватили ее за руки, лишив возможности двигаться. Тонкая хлопчатобумажная ткань быстро прогорела насквозь.

— Напрасно ты вздумала курить здесь, мать, — с укором промолвила Хатейк. — Это запрещено. Может привести к несчастному случаю. Видишь ли, эти дешевые зажигалки — они иногда протекают. Из них выливается горящий газ. Он сжигает волосы, сжигает лицо. Иногда человек погибает, иногда нет.