Уильям Монтальбано - Базилика

Даже если вы будете внимательно следить за происходящим в тихих коридорах старейшей на Западе организации, все равно по прошествии пяти лет у вас будет лишь самое скромное представление о том, как и что делается в последнем оставшемся в мире намеренно непрозрачном и невозмутимо авторитарном государстве. Я не утверждаю, что разбираюсь во всех тонкостях, но меня это не особенно волнует. Для друга папы мое поведение, возможно, покажется странным, но это не так. Треди был моим другом, которого неожиданно избрали папой. И наша дружба касалась только нас.

Тилли подняла свой стакан.

— На самом деле мы с Марией пили, чтобы помянуть одного общего знакомого, который скоропостижно скончался, когда я была в отъезде.

— Мои соболезнования.

— Монсеньор, который отвечал за контакты с прессой от департамента справедливости и мира. Лука Карузо. Один из очень немногих в Ватикане, кто не только с удовольствием общался с репортерами, но к тому же был честен.

— Он отправился помолиться и упал с купола в базилике, — добавила Мария. — Чудесный, добрый человек. Терпеливый и очень умный. Я многому у него научилась. Очень жалко.

— Мы все любили и уважали его.

Тилли вручила мне новый бокал.

Почему никто не сказал мне, что Карузо регулярно общался с ватиканскими журналистами, занимавшими крайние позиции, и, похоже, удовлетворял их всех? Имело ли это значение? Возможно. Чем больше я узнавал о Карузо, тем меньше понимал, что это был за человек — радикал новой формации или бескомпромиссный фанатик.

Женщины немного поговорили о Карузо как об отсутствующем друге, и в конце концов я оправдал свое приглашение на выпивку, рассказав Тилли и Марии несколько ватиканских анекдотов «для своих», расцвеченных таким образом, чтобы соответствовать слушателям. И конечно, с подобающей случаю непочтительностью. После третьего бокала бурбона я начал было рассказывать историю о Треди, играющем в гольф с преемницей матери Терезы. Но тут я заметил, что огонь в фиалковых глазах стал ледяным. Тилли толкнула меня ногой.

— Конечно, когда католики смеются над своей церковью, они делают это с таким же добрым чувством, с которым любовники смеются над собственными слабостями, — неуклюже закончил я.

— Добрый юмор всегда приветствуется, но церковь и Его святейшество не должны быть предметом насмешек. Я права, брат Пол? — ласково спросила латиноамериканка.

— Конечно.

Набожная журналистка? Оксюморон. Все равно что католический университет, благочестивый брат или работающая пресса.

— Мария пишет для довольно традиционалистской газеты, — вскользь заметила Тилли, выбрасывая для меня сигнальные флажки.

— Я стараюсь следовать тому, что предписывает католическая религия, — строго сказала Мария.

— Мне нравится мысль, что все мы — хранители нашей веры.

Осторожность — братская добродетель.

Еще через полчаса шутливого разговора Мария собралась уходить, оправдываясь тем, что ей пора на интервью. Когда она ушла, Тилли села мне на колени и обвила руками мою шею. Я целомудренно поцеловал ее в щеку.

— Как поживает мой любимый представитель духовенства?

— Терпимо.

— Ты скучал по мне?

— Все время. Где ты нашла эту Жанну д'Арк?

— Журналисты — племя маленькое. Мы знакомы довольно давно. Она милая, и на самом деле в ней больше политики, а не строгости, как бы ей самой хотелось. Однако следует заметить, сир, что ваши бедные глаза, должно быть, устали после усердных попыток очаровать Марию.

Она прижалась плотнее. Я повернул голову, чтобы уберечь ухо.

— Как там Треди? О нем мало что услышишь в краях, где нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед — пророк его.

— У него все в порядке, много работает, посылает всем свою любовь.

Солнце почти село, но на террасе было невыносимо жарко. Как же, черт возьми, его звали?

— А как поживает… гм…

Я знал, что он из Рима, и они знакомы несколько месяцев, но это все, что я мог сказать о последнем предмете страсти Тилли.

— Вернулся к жене, ублюдок.

— Извини.

— Невелика потеря. Все равно это больше походило на прелюдию, чем на арию.

Однако этой потери хватило, чтобы испортить настроение.

— Дай-ка подумать, есть ли у меня что-нибудь из еды.

Тилли вышла. Я поднялся и встал на краю террасы. Внизу, словно прилив, на площадь наползала тень.

— Что с Карузо? — спросила она из кухни. — Ты занимаешься этим делом?

— Официально это несчастный случай. Неофициально — и не для прессы — да, я этим занимаюсь.

— Значит, это было не просто падение?

Тилли появилась с тарелкой, полной кусочков сыра, аппетитного пеккорино. [57] Овечий сыр. Она поставила тарелку на край шезлонга и взяла свой стакан.

— Он упал, верно, но, возможно, ему помогли.

Тарелка опрокинулась, и сыр рассыпался по террасе.

— Черт!

Тилли принялась собирать кусочки.

— Подозреваемые есть? — спросила она.

— Да.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Дизайнер шезлонга. Если бы пластиковые планки располагались ближе друг к другу, тарелке хватило бы опоры.

— Дурак. Если падение Карузо не было случайным, и это было не самоубийство, тогда его убрали, так? Ты не знаешь, кто это сделал?

— А ты его хорошо знала?

Всегда отвечай на вопрос вопросом. Я не собирался рассказывать ей что-либо о расследовании, даже если и было бы что рассказывать. Она это тоже понимала.

Тилли поставила миску под кресло, пожевала сыр и отпила из своего стакана.

— Относительно. Разговаривала с ним раз или два в неделю; встречалась на различных приемах то там, то здесь. Мне нравились его взгляды.

Еще одна. Тилли симпатизировала экстремистскому крылу церкви, которое одни считали прогрессивным, а другие — анархистским. Однако в компании почитателей Карузо сошлись представители обоих лагерей — лед и пламень. Мария и Тилли. Я хорошо знал журналистов и понимал, что любовь и верность своему ремеслу сближают их не хуже родственных чувств, так что политические противники могут быть добрыми друзьями, они даже могут пожениться, что частенько и происходит. Но что это за крученый мяч, посланный Карузо так, что ему удалось удовлетворить обеих — и Тилли, сторонницу левых взглядов, и Марию, сторонницу правых? При этом он ничего не сказал ни о папе, ни о епископе из «Ключей». Как же это удалось монсеньору Карузо?

Было бы разумнее и в конечном итоге полезнее более пристально рассмотреть главное противоречие, но вместо этого я последовал за Тилли, когда она подошла к краю террасы, чтобы понаблюдать за наступлением сумерек. Зря я это сделал, так как она стиснула меня так, что мои руки оказались прижаты к бокам.

— Как поживает мой любимый служитель церкви?

— Тилли… я…