Уильям Монтальбано - Базилика

Нуждаюсь, хотел он сказать.

— Продолжительный уик-энд, и ты вернешься другим человеком.

Я знал, что он был прав, я действительно не хотел ехать, но старый безумный брат Пол находился в безвыходной ситуации. Я бы уперся, Иванович ушел бы, но папа рассердился бы. Может, Треди и не послал бы за мной людей в белых халатах. Но он делал это раньше. Подумав немного, я решил, что отъезд из Рима на несколько дней окажется для меня очень кстати. Ни Треди, ни Ивановичу об этом знать не нужно. И я позволил себя уговорить.

— Ладно, поедем, — наконец сказал я, после того как Иванович отполировал лирикой все, от чистоты горного воздуха до вымышленной аморальности широкобедрой служанки в доме, где живут священники и где мы должны остановиться.

— Только я всю ночь был на ногах. Мне нужно принять душ и поспать, к тому же сегодня вечером в колледже святого Дамиана важное собрание персонала и масса административной рутины, которой придется заняться после. Помнится, в прошлый раз мы выехали довольно поздно? Давай попробуем опять. В час или два ночи. Легче ехать, и мы появимся там как раз к восходу солнца над той расщелиной в горах.

Это согрело романтическую душу украинского психиатра.

— Отлично, я буду готов в любое время после полуночи. Только брось клич. И возьми, пожалуйста, это. На случай, если вдруг у тебя возникнут проблемы со сном.

Он вручил мне бумажный пакет с плоской коробочкой внутри. Можно туда даже не заглядывать.

— Голубые шарики? Опять?

— Всего на день или два.

— Они бьют по мозгам, словно осел лягнул. Я забываю даже, где оставил выпивку.

— Ну, это вряд ли. Увидимся вечером. Вернувшись в общежитие колледжа святого Дамиана, я таки принял душ и вытащил одну голубую таблетку из покрытой фольгой упаковки. Но только для того, чтобы спустить ее в унитаз. Иванович хотел разгладить извилины моего сморщенного мозга. А я хотел напитать свой гнев.

Я проснулся, когда магазины снова открылись после перерыва в четыре часа дня. Потом, взяв напрокат мотороллер, объездил полдесятка скобяных лавок и магазинов для садоводов в различных частях города. Час я просидел в подвале общежития. Сначала пальцы не слушались, но навык восстановился, когда я закончил. Есть вещи, которые никогда не забываются.

В тот вечер я сделал все, чтобы меня заметили, и много выступал на собрании персонала. Потом отправился в больницу. Врачи сказали, что Лютер отдыхает и ни в чем не нуждается. Два монаха установили в его палате посменное дежурство. У одного из них была увесистая деревянная дубина, стоявшая на полу прислоненной к его стулу.

Около одиннадцати я покинул спящее общежитие и тихонько скользнул в ночь. Позже я порезал руку о стекло, но окна поддались легко; пришлось повозиться только с одной неуступчивой дверью и двумя неподатливыми замками. При сложившихся обстоятельствах — просто легкая прогулка.

Глаза так и разбежались при виде сокровищ.

Однако после этого мне пришлось здорово побегать, включая кратковременную и анонимную остановку в Ватикане, но, когда появился Иванович, я ждал его на ступенях общежития колледжа святого Дамиана и испытывал ощущение свободы и покоя, правда, в той степени, в какой это было доступно неуравновешенной психике брата Пола.

Обычно после полуночи даже Рим отдыхает от монстра — автомобильного движения. Но только не той ночью.

На Луонготевере, идущей на север из центра, машины двигались бампер к бамперу. Трижды полицейские машины с включенными сиренами прокладывали дорогу беспомощно плетущимся в их кильватере пожарным машинам. Когда мы пересекли Тибр по украшенному статуями Муссолини мосту и двинулись по направлению к автостраде, то поняли, в чем дело: из палаццо на вершине холма поднимались клубы дыма.

— Ужасный пожар, — сказал Иванович.

Я молча кивнул, ибо меня уже окутал кокон голубой пилюли. Порезанная рука чертовски болела, и ныли мышцы плеча. Стена была высокой, и взбираться по ней оказалось нелегко. Но разум был расслаблен, а сознание дремало где-то поблизости.

На следующей неделе по пути в Неаполь, лишь только автострада повернула от Рима на юг, как я уснул в ватиканском автобусе, прислонившись головой к окну. Я изрядно подлечился благодаря неустанным заботам Михаила Ивановича, опекавшего меня с раннего утра и до спускавшихся на горы сумерек, когда ежевичная граппа брала реванш. Когда подбородок Михаила начинал утопать в его бороде, я тащил нас обоих спать. Первые несколько дней я спал по двенадцать часов. Понемногу я почувствовал, что мои мозги приходят в норму. К пятому дню у меня закончились голубые пилюли, и, когда я сказал об этом Ивановичу, он ответил, что нет причин для беспокойства.

Я так и не рассказал ему, что все время, проведенное в горах, продолжал проигрывать в голове смертельное проклятие, которое Патрисио Кабальеро наложил на меня, когда я вел его к виселице. После бойни на кладбище — прицел, мишень, готовность, пуск — я был уверен, что никого из Кабальеро, кто мог бы объявиться и начать разыскивать меня, больше не осталось. Но, видимо, одного я упустил. Что ж, упустил — значит упустил.

По возвращении в Рим я отправился прямо в больницу. Лютер выглядел бледным, старым и уставшим. Но он был жив, даже очень. Когда я вошел, Лютер сидел на постели и читал «Ритуал». Он тут же просиял от радости:

— Пол! С возвращением.

Когда охранявший его монах ушел в поисках капуччино, Лютер смерил меня оценивающим взглядом.

— Как ты? Я беспокоился о тебе.

Обо мне!

— Я в порядке. Это ты…

— Я ходячее чудо, так меня уверяют. Больничный священник просто в шоке, и все монахини. Врачи не знают, что и говорить. Это здорово, если не считать того, что так не бывает. Ничего чудесного, просто один упрямый сукин сын выжил, получив очередную пулю…

— Лютер, я не знаю, как сказать, но я твой должник…

— То же самое я сказал Его святейшеству, когда он прокрался сюда как-то ночью. Я сказал: «Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы удостовериться в своем чуде, Ваше святейшество», и он рассмеялся. «Лютер, — сказал он, — люди умирают тогда, когда того хочет Господь. У Него, наверное, на твой счет задумано нечто большее». Я сказал: «Конечно, я не хотел умереть, прежде чем меня рукоположат, зато теперь я священник».

Я одобрительно кивнул. Папы должны разбираться в церковных тонкостях.

— И как был папа?

— Прекрасно. Мы поговорили несколько минут, и он ушел. Он приехал на мотороллере, Пол, веришь? На нем был большой шлем. Никто не обратил на него внимания. Может, он оставил Диего внизу. Во всяком случае, надеюсь. Мне бы не хотелось, чтобы он разгуливал так…

Он замолчал, и я понял, что его рана болит. Оставалось сказать только одно.