Джонатан Келлерман - Дьявольский вальс

– Я не хотела быть резкой, – проговорила она. – Но то, что вы сказали – о докторе Ивз и ее отношении к работе, – заставило меня задуматься о своей работе. Работе матери. Видно, я справляюсь с ней не очень-то хорошо, так ведь? Никто нас этому не учит.

Она отвернулась.

– Синди, – проговорил я, наклоняясь к женщине. – Через это нелегко пройти. Это не совсем обычное дело.

На ее губах промелькнула улыбка. Печальная улыбка мадонны.

Мадонны-чудовища?

Стефани просила меня быть беспристрастным, но я чувствовал, что все равно исхожу из ее подозрений.

Виновна, пока не доказано обратное?

Это то, что Майло назвал бы ограниченным мышлением. Я решил исходить из того, что вижу перед собой.

Пока ничего явно патологического. Никаких признаков эмоциональной неуравновешенности, никакой очевидной наигранности или неестественного стремления привлечь к себе внимание. Тем не менее, я задавал себе вопрос, не удалось ли ей при помощи своей спокойной манеры поведения добиться желаемого – сосредоточить все внимание на собственной персоне. Начав разговор о Кэсси, она закончила его сетованиями о своем неумении быть матерью.

Но, с другой стороны, не сам ли я вызвал ее на откровенность? Взглядами, паузами, недомолвками, то есть различными психологическими приемами, сам заставил ее раскрыться?

Я подумал о том, как она подавала себя, о ее внешности – коса, заменяющая ей четки, отсутствие макияжа, подчеркнуто простая для женщины ее положения одежда.

Это можно было рассматривать как игру от противного. В полном условностей месте она становилась заметна.

Кое-что другое также застревало в моем аналитическом сите, когда я пытался подогнать Синди под определение Мюнхгаузена «по доверенности».

Свободное владение больничным жаргоном – температурный скачок... тянуть двойную смену.

Синюшная...

Остатки знаний от ее учебы на медсестру, специализирующуюся на дыхательной системе? Или же свидетельство неуемного влечения ко всему, связанному с медициной?

А может быть, ничего зловещего, а всего-навсего результат многих часов, проведенных здесь. За годы врачебной работы я встречал слесарей-сантехников и домохозяек, водителей грузовиков и бухгалтеров – родителей хронически больных детей, которые ночевали, питались и жили в больнице и в конце концов начинали разговаривать, как врачи первого года работы.

Ни один из них не отравил своего ребенка.

Синди тронула косу и снова посмотрела на меня.

Я улыбнулся, пытаясь выглядеть спокойным, но не оставляя мысли об ее уверенности в существовании между ней и Кэсси почти телепатической связи.

Случай слишком разросшегося «эго»?

Разновидность патологического отождествления себя с ребенком, превращающегося в издевательство над ним?

А с другой стороны, какая мать не утверждает – и часто весьма справедливо, – что у нее и ее ребенка существует подобная радару связь? Почему тогда надо подозревать такую мать в чем-то большем, нежели в тесной привязанности?

Только потому, что на долю ее детей не выпало здоровья и счастья.

Синди продолжала смотреть на меня. Я понимал, что не могу и дальше взвешивать каждую деталь и оставаться искренним.

Я взглянул на лежащую в кроватке малышку, прекрасную, как фарфоровая куколка.

Кукла злого колдуна для экспериментов ее матери?

– Вы делаете все, что от вас зависит, – сказал я. – Большего и требовать нельзя.

Я надеялся, что это звучит более искренне, чем я чувствовал на самом деле. Прежде чем Синди успела ответить, Кэсси открыла глаза, зевнула, потерла глазки и, еще сонная, села в кровати. Теперь обе ручки были наружи. Та, что раньше лежала под одеялом, оказалась опухшей, на ней виднелись синяки от уколов и желтые пятна бетадина.

Синди устремилась к дочери и подхватила ее на руки.

– Доброе утро, детка.

Новые нотки в голосе. Она поцеловала Кэсси в щечку.

Кэсси взглянула на мать и прижалась к ней. Синди вновь погладила дочку по голове и обняла покрепче. Зевнув еще раз, Кэсси начала озираться, пока ее взгляд не остановился на зверюшках, стоящих на ночном столике.

Указывая пальчиком на одну из мягких игрушек, она требовательно захныкала:

– И, и...

Синди протянула руку и взяла розовую игрушку.

– Вот, детка. Это забавный зверек, и он говорит: «Доброе утро, мисс Кэсси Джонс. Тебе приснился хороший сон?»

Нежный, неторопливый лепет матери, с гордостью показывающей своего малыша.

Кэсси схватила игрушку. Прижала ее к груди, закрыла глаза и принялась покачиваться из стороны в сторону так, что я подумал, будто она снова засыпает. Но спустя мгновение глаза девочки вновь широко раскрылись. Огромные, карие, такие же, как у матери.

Эти большие глаза осмотрели комнату и в конце концов остановились на мне.

Наши взгляды встретились.

Я улыбнулся.

Она завизжала.

Синди держала ее на руках, укачивала и приговаривала:

– Все в порядке. Это наш друг.

Кэсси бросила игрушку на пол, а потом расплакалась, требуя ее назад.

Я поднял игрушку и протянул девочке. Кэсси отстранилась и прижалась к матери. Я передал игрушку Синди, взял с полки желтого зверька и сел на свое место.

Начал играть со зверюшкой, двигая ее лапки, и болтая чепуху. Кэсси продолжала плакать, а Синди негромко успокаивала дочку, слов я расслышать не мог. И поэтому продолжал заниматься игрушкой. Через минуту-другую плач стал утихать.

– Посмотри, милая, – раздался голос Синди. – Видишь? Доктору Делавэру тоже нравятся игрушки.

Кэсси всхлипнула, глотнула воздуха и вновь залилась громким плачем.

– Да нет же, он не будет делать тебе больно, милая. Он наш друг.

Я разглядывал зубастый рот зверька и шевелил его лапкой. Белое пятно в форме сердечка на животе украшено желтыми буквами «Глупышка» и торговым знаком "R" в кружочке. А скрытая между лапок бирка гласит: «СДЕЛАНО НА ТАЙВАНЕ».

Кэсси остановилась передохнуть.

– Все в порядке, милая, – продолжала утешать ее Синди, – все в порядке.

От кроватки донеслось всхлипывание и шмыганье носом.

– Хочешь послушать сказку, детка, а? Давным-давно жила-была принцесса, и звали ее Кассандра. Жила она в огромном замке, и снились ей прекрасные сны о конфетах и облаках из взбитых сливок...

Кэсси подняла глаза. Ручка с синяками прикоснулась к губам.

Я положил желтого зверька на пол, открыл портфель, вынул блокнот и карандаш. На мгновение Синди замолчала, но затем продолжила свой рассказ. Захваченная волшебным миром сказки, Кэсси успокоилась.

Я начал рисовать. Кролика. По крайней мере, я надеялся на это.

Через несколько минут стало ясно, что работникам студии Диснея нечего опасаться конкуренции. Тем не менее мне казалось, что конечный продукт моего творчества оказался забавным и в чем-то походил на кролика. Я добавил шляпу и галстук-бабочку, снова залез в портфель и вынул коробку цветных фломастеров, которую держал там всегда вместе с другими орудиями своей профессии.