Джек Кертис - Вороний парламент

– Саймон!

Он впустил ее и, когда она упала на сиденье, нажал на газ. Машина скользила, ее заносило, но Герни удалось вывести ее на середину дороги, где лед почти стаял.

Мужчина, находившийся ближе остальных к машине, сделал еще два выстрела. Одна пуля прошла мимо, а вторая, влетев в открытое боковое стекло, ударила в лобовое, и оно все пошло трещинами, превратившись в густую матовую сетку. Герни ударил по нему кулаком и выбил часть. Машина пошла юзом и стала почти неуправляемой. В лицо бил ледяной ветер, глаза застилали слезы.

В какой-то момент Герни показалось, что он справился с машиной, но она тут же заскользила по льду, словно поплыла на воздушной подушке. Машину занесло вправо, она ударилась о высокую насыпь и отскочила назад, сделав несколько пируэтов в центре дороги. Герни подбросило, словно щепку, и швырнуло на лобовое стекло. В его черных трещинах Герни увидел алые разводы, но боли не чувствовал. Потом его вновь отбросило на сиденье, прямо на колени Рейчел. Ему казалось, что он все еще летит, но теперь уже через дорогу, прямо на деревья, и сейчас приземлится...

Дэвид знал, что автомобиль должен быть на холме, потому что на фоне темного неба появился уголок крыши, казавшийся золотым в свете фар проезжавших машин. Шума мотора не было слышно, и Дэвид подумал, что комната звуконепроницаема. Стекло в потолке все пошло трещинами. Дэвид спал теперь не так много, как раньше, и часто наблюдал, как взбирается по холму машина и ее свет наполняет каждую ячейку стекла, будто мед – соты. Но стоило машине преодолеть холм, как свет исчезал, и стекло становилось темным.

Так он лежал и ждал, когда стекло заполнится светом, с робкой надеждой, что в один из таких моментов он чудом освободится. Всякий раз, как на стекле появлялся свет, Дэвид испытывал безотчетную радость. Вот и сегодня он снова увидел свет, но не мог наблюдать за происходящим в доме, потому что ничего не было слышно. Ему по-прежнему приносили еду и питье. Иногда предлагали книги и журналы. Он брал их, но даже не открывал. Гарри, появляясь у него в комнате, обычно произносил:

– Вот и я, парень!

Почему-то Дэвид решил, что надо быть начеку, хотя все время пытался вступить в контакт с тем человеком, который почти добрался до него в том доме. Наркотические кошмары были ужасны, весь день его одолевали видения; они влекли его в царство безумия, и он всячески с ними боролся. Те двенадцать часов, что он бодрствовал, кошмары и реальность сменяли друг друга. Появилось и новое ощущение. Мальчику казалось, будто он лежит на пляже с закрытыми глазами, а какой-то человек, заслонив солнце, смотрит на него.

Кэролайн; прищурившись, оглядела бар отеля «Плаза». Был уже час ночи, а она пила скотч с девяти вечера, после того как опустошила бутылку в своей комнате. Вместе с ней в баре сидели два бизнесмена и несколько проституток. В начале вечера одна из девиц сказала ей, что аэропорт Кеннеди из-за нелетной погоды не принимает самолеты, поэтому бар пустует и у них нет работы.

Проститутка поминутно смотрела на дверь, не переставая болтать с Кэролайн, которая понятия не имела, что ее собеседница – шлюха. Чтобы поддержать разговор, она спросила, чем занимается девушка.

– Я обслуживаю бары, – с улыбкой ответила та.

После нескольких рюмок Кэролайн показала ей фотокарточку Дэвида:

– Это мой сын.

Девушка мельком взглянула на снимок.

– Ах, – сказала она, – хороший парень.

Кэролайн рассказала ей его историю и всплакнула, но проститутка, не отреагировав, встала и пошла к стойке бара.

Теперь Кэролайн оставалось общаться лишь с официантом.

– Скотч со льдом? – спрашивал он, когда Кэролайн подзывала его.

– Да, – отвечала она, – спасибо, – и всякий раз удивлялась, почему он не присядет за столик и не поговорит с ней, даже не смотрит на нее. Он просто уносил на подносе пустую рюмку и через секунду возвращался с полной.

– Скотч со льдом, – произносил он, ставя перед ней рюмку. Потом возвращался за стойку и о чем-то по-испански болтал с барменом.

Две проститутки удалились с клиентами. Ушла и та, которой Кэролайн показывала фотографию, при этом она даже не взглянула в ее сторону. В баре появилась парочка. Они громко хохотали, но, увидев, что здесь пусто, тотчас притихли.

Кэролайн подумала, что пора возвращаться в номер, к фотографиям Дэвида. Целый день она старалась не смотреть на них, чтобы сделать это перед сном, а в середине ночи просыпалась, разбуженная страшными образами, осаждавшими ее в полусне. Казалось, они появлялись откуда-то из глубины комнаты, словно кто-то проецировал их на экран.

Она видела молодого, улыбающегося Чезаре. Они гуляли в садах Боргезе, конечно, осенью, в их любимое время года. Потом отца, сидевшего в лодке на веслах.

В воде, подернутой рябью, отражались лучи яркого солнца. Кэролайн чувствовала, что мать тоже где-то рядом, но видела только отца, его большие руки, державшие весла. Вдруг откуда-то появилась пантера, которая тут же превратилась в кошку, подаренную Дэвиду, когда ему было шесть лет. И снова перед ней предстал Дэвид, такой, каким был на фотографиях. Она проснулась с ощущением, что ее обманули.

Официант вертелся рядом. Он взглянул на часы, обвел взглядом столики. Кэролайн была в баре одна. Она неуверенно постучала пальцем по пустой рюмке. Официант шумно вздохнул и поставил ее на поднос.

– Скотч со льдом, – отчеканил он.

У Бородатого был какой-то физический недостаток, но бороду он носил не для того, чтобы его скрывать. В юности его родители обожали кино и ходили туда три-четыре раза в неделю. Его мать, уже на девятом месяце, пошла смотреть «Унесенные ветром». Фильм ей так понравился, что она могла бы смотреть его до бесконечности, если бы не рождение ребенка.

И все-таки ей удалось посмотреть его двенадцать раз, и она безошибочно цитировала каждую реплику, помнила каждый кадр. Мать, затаив дыхание, следила за Скарлетт, восхищалась жизнью на Юге в старые добрые времена, храбростью мужчин, страдала вместе с жителями горящей Атланты, оплакивала солдат, отправлявшихся на войну, вместе с Мелани мучилась при родах, рыдала, когда умирала Бонни, и смаковала знаменитую фразу Ретта.

Ретт Батлер, конечно, потрясающий парень, но ее любимцем был Эшли Уилкс. В своих тайных мечтах она видела, как муж машет ей рукой из окна вагона, набитого солдатами, и как, понурив голову, она идет с вокзала домой, а потом, пронзенная болью, падает среди толпы, шума и паровозного пара. Чьи-то заботливые руки поднимут ее, кто-то склонится над ней, и это будет Лесли Говард.

Но ее муж оказался негодным к воинской службе, а боль впервые появилась однажды днем, когда она пила кофе с друзьями, и никто, даже отдаленно напоминавший Лесли Говарда, не вошел в ее жизнь. Ее мечта воплотилась в имени сына, которого она назвала Эшли. Хотя сам он терпеть не мог своего имени, оно напоминало ему мокрую тряпку. В четырнадцать лет он посмотрел фильм «Унесенные ветром», но ненависть к своему имени не исчезла. И когда друзья его родителей, узнав, что он Эшли, восклицали: "Ах, как в фильме «Унесенные ветром!» – он выходил из себя.