Джек Кертис - Вороний парламент

– Это много?

Через минуту он стоял перед окошком. Не отрываясь, смотрел на руки кассира, отсчитывавшего деньги, потом сгреб их и сделал несколько шагов вправо, чтобы пересчитать самому. Проверяя банкноты, он шевелил губами, как будто переводил сумму в дойч-марки.

Рейчел взяла свой стакан, дождалась, когда он засунет деньги в бумажник и отойдет подальше от окошка, после чего двинулась прямо на него. Они сошлись в нескольких шагах от лестницы, ведущей к выходу: Рейчел обернулась, словно ища кого-то, и столкнулась с немцем. Она с криком упала назад, выронив стакан, который разбился вдребезги. Рейчел лежала на полу, как будто падение оглушило ее.

Немец отпрянул, но тут же инстинктивно бросился к ней, чтобы помочь.

– Мне очень жаль! – воскликнул он. – Мне очень жаль! – Не успел он повернуться, как на него сзади наскочил Герни, недовольный тем, что немец неожиданно остановился.

– Ничего, все в порядке, – произнес Герни и пошел дальше, предоставив извиняющемуся немцу поднимать Рейчел. Вокруг них собралось много народа.

– С вами все в порядке, юная леди?

Толстые пальцы немца обхватили руку Рейчел. Четко выговаривая слова, он повторил вопрос по-английски:

– С вами все в порядке?

Она кивнула, делая вид, что еще не пришла в себя от столкновения.

– Да. Извините.

Она отстранилась от него, освобождая руку. Кто-то начал сгребать в кучу осколки, а свидетели инцидента стали расходиться, направляясь к выходу. Гул голосов усилился. На все ушло не более тридцати секунд. Рейчел ободряюще улыбнулась немцу и вышла на лестницу, стараясь не бежать по ступенькам.

Герни ждал на улице у главного входа. Заметив ее, он пошел, давая ей понять, чтобы она следовала за ним, но не приближалась. Она догнала его в метро на станции Тутинг-Бродвей, где он купил два билета.

Они сделали одну пересадку, как и многие тысячи других пассажиров, спешивших домой. Рейчел испытывала необыкновенную легкость и прилив сил. Следуя инструкциям Герни, она села отдельно от него. Когда немец захочет проверить содержимое бумажника, он невольно вспомнит о столкновении с девушкой. Даже если он недостаточно хорошо знаком с методами работы карманников, чтобы связать столкновение с исчезновением бумажника, то полиция поможет ему понять, что к чему.

Герни поднялся и встал в дверях вагона. Когда поезд остановился, Рейчел тоже поднялась и все время держалась у него за спиной, пока они не вышли на улицу и не миновали несколько перекрестков. Тут Герни наконец остановился и подождал ее. Они шли по Глостер-роуд, не обмолвившись ни словом с тех пор, как покинули бар стадиона. Герни взял ее за руку, и они обогнули Клэрвил-стрит.

– Для нас забронирован номер в отеле «Ройял-Глостер», – доложил он ей. – Я еще раньше позвонил туда. Номер на имя мистера и миссис Лейбовиц. Наш багаж уже доставлен туда.

– Неужели? – зло усмехнулась она.

Утром того дня Герни вышел на час, оставив Рейчел в заброшенном доме. Часть оставшихся денег он потратил на приобретение большого дешевого чемодана и кое-каких вещей. Таксист взял с него дополнительную плату за доставку чемодана в гостиницу, куда Герни позвонил из автомата, сказав, что они с женой хотели бы провести день в городе, осматривая достопримечательности.

Когда они зарегистрировались, женщина-портье ослепительно улыбнулась Герни:

– Ваш багаж уже в номере, мистер Лейбовиц. – Она протянула ему ключ. – Номер четыреста девять.

– Он мог догадаться. – Герни молчал. – Возможно, он видел в кино, как это делается, или его уже обворовывали. Он мог сразу проверить бумажник. – Она уставилась на покрытый ковром пол лифта, в ее голосе звучали угрызения совести. – Меня могли задержать на месте. Ведь так? – Рейчел подняла глаза. – Поэтому ты ничего и не сказал мне о гостинице.

Они поднялись на свой этаж, и Герни подвел ее к комнате.

– Спасибо, – едва слышно произнесла она.

Герни открыл номер 409 и ввел ее в комнату. Рейчел подошла к окну, потом открыла дверь в ванную.

– Я приму ванну.

Она разделась прямо перед ним, словно он был пустым местом, демонстрируя таким образом свое презрение к нему.

Через полчаса она появилась из ванной, замотанная в казенные полотенца. Чемодан для тяжести был набит, в основном, балластом – газетами, банками с дешевой едой. Но там оказались и полезные вещи – бритва, крем для бритья, расческа, шампунь, зубная паста и две зубные щетки. Герни, полузакрыв глаза, лежал на одной из кроватей. Рейчел заняла другую. Горячая ванна расслабила ее, сняв напряжение. Она посмотрела на туалетные принадлежности, которые он разложил на столике между кроватями.

– Послушай, Саймон, в конце концов это не важно. – Он повернулся, и несколько минут они молча смотрели друг на друга, словно впервые признавая, что недоразумение, возникшее между ними, невозможно разрешить. – Я не хочу сказать, что теперь мы квиты, этим делу не поможешь.

– Ты права. – В его голосе не было агрессивности. – Мы оба рискуем, и тут не до честной игры.

Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Потом снова завернулась в полотенца, встала и подошла к столу, где оставила пальто. Порывшись в кармане, она достала несколько смятых банкнот.

– Я выиграла, – сказала она смеясь, – несколько фунтов. А ты?

Он покачал головой, затем вынул из кармана бумажник немца и бросил его на постель.

– В некотором роде. – Пока она мылась, он пересчитал деньги.

– Сколько?

Он предвидел такой вопрос.

– Достаточно, – ответил он, – для нескольких дней беззаботной жизни и покупки скромной, но приличной одежды.

Она сделала реверанс, на несколько дюймов приподняв край полотенца, чем заставила его улыбнуться: это означало некоторое перемирие.

На мальчике не было ничего, кроме синего атласного суспензория. Его гибкое, мускулистое тело покрывал тонкий слой масла. Он стоял на довольно высокой платформе, огороженной золотыми перекладинами. Когда зазвучала оглушительная пульсирующая музыка, он начал танцевать: его ягодицы сжались от напряжения, а кожа туго натянулась на узкой грудной клетке. Вокруг него плясали красные и зеленые пятна огней, которые сверкали на гладкой, упругой поверхности его живота, то и дело вспыхивая в такт сокращающимся брюшным мышцам.

Тот четверг, как показалось Бакройду, был наполнен какой-то странной, почти причудливой симметрией. Он проснулся рано утром в состоянии депрессии, которая сродни крайней раздражительности. Чувство безысходного горя должно было полностью парализовать его, но именно это душевное состояние располагало к активной деятельности, которая скорее напоминала бесцельную суету. Ему было хорошо знакомо это настроение, которое, как правило, предшествовало какому-нибудь нелепому или безрассудному поступку.