Станислав Птаха - Красная готика

На вопрос снова с поразившей Прошкина быстротой отреагировал Баев:

— Не кто, а что. Правильно, товарищ Корнев? Поясню мысль. Товарищ Корнев хотел сказать, что Николай Павлович разбил по каким-то причинам в ванной зеркало, и в результате обнаружил тайник и рычаг…

— Действительно именно это я имел ввиду! — пугающе поспешно согласился с Сашей Корнев. Ну и дела! Послушать Баева — так оказывается, это он — Поршкин — зеркало разбил. Баев, вероятно, чтобы предотвратить всякий протест со стороны своего невольного пациента, обернул салфеткой новый кусок льда и с удвоенным радением стал прикладывать его ко лбу Прошкина. Тот тихо застонал — что-то больно царапнуло по лицу… На изящном Сашином пальце красовался тот самый перстень с черным камнем. Камень оказался перевернут вниз, и именно поэтому оцарапал Прошкина. Сам перстень был предусмотрительно прикрыт белым носовым платком, который Саша обернул вокруг запястья. Вот значит, какой сувенир дожидался хозяина в нише за зеркалом под охраной висельника. Обнародовать этот случайно обнаруженный факт, как и спорить с начальством по поводу того, кто и зачем разбил не счастливое зеркало, Прошкин поостерегся, тяжело вздохнул и, пользуясь правами больного, прикрыл глаза. С него и так хватит приключений на сегодня.

Тут надо уточнить, что никакая бездна под ногами у Прошкина не разверзлась. Наверное, просто по тому, что нет такого понятия «бездна» в советской науке. Зато, под воздействием хитрого рычажного механизма, сдвинулась в сторону громоздкая каменная плита, служившая полом ванной комнаты и потолком обширного подвала. Вообще-то в подвал из ванной вела крутая каменная лестница с высокими ступенями, которые Прошкин и пересчитал различными частями тела, когда свалился вниз, не удержавшись за холодный и скользкий край ванны. Именно в результате этого экстравагантного короткого путешествия к тайнам фон Штерна Прошкин снова отлеживался на кожаном диване, потирал ушибленные места, и с полным правом тихо постанывал от забот Саши Баева.

В подвале хранились самые драгоценные сокровища фон Штерна. Дюжина глобусов. Субботский, уже после беглого осмотра, пришел в полный восторг и уверял, что глобусы представляют значительную научную ценность, все — весьма старинные, произведены в разное время и в разных странах. Он даже поторопился вытащить в гостиную самые замысловатые, чтобы как можно скорее дать уникальным находкам полное научное описание.

Помимо глобусов в подвале помещалась целая лаборатория — перегонные кубы, пробирки, реторты, горелки, разноцветные стеклянные сосуды затейливой формы с притертыми пробками, пару каких-то ненастоящих и оттого по особенному изящных, строительных отвесов, крошечные весы и мерные стаканчики, старинные змеевики и лейки, и еще множество всяких приспособлений, названий которым Прошкин попросту не знал. Надо полагать, покойный фон Штерн коллекционировал не только глобусы, но и всяческий инструментарий, имевший отношение к алхимии. А может, и не только коллекционировал — но еще и использовал — во всяком случае, в самом центре подвала обнаружилась огромная куча золы, благодаря приземлению на которую, после экстравагантного спуска по лестнице Прошкин отделался всего-то десятком синяков и ушибов да общим испугом. Конечно, вклад в науку, покоившийся в подвале, того стоил.

Владимир Митрофанович Корнев был коммунистом с большим, еще дореволюционным стажем. Проверенным борцом за чистоту партийных рядов. Человеком нрава строгого, но справедливого — уважаемый подчиненными и угодный начальству. Но даже у этого замечательного человека было одно патологическое пристрастие. Даже не пристрастия, а скорее так — как сказали бы в империалистической Британии — хобби. Товарищ Корнев, с детских лет мечтавший стать сыщиком, имел неудержимую тягу к проведению «служебных расследований». Подобные мероприятия проводились в Н-ском НКВД по малейшему поводу, а порой и без такового, именно для того, что бы этот самый повод выявить. Единственное, что утешало участников подобных мероприятий так это то, что преследовали они, в первую очередь, благородную цель выяснения истины, а уж только потом — придание ей официального статуса. Именно в отсутствии бюрократической процедуры и состояло, по стойкому убеждению Корнева, различие между расследованием формальным и «служебным». Конечно, после появления «нового» доктора Борменталя, и исчезновения его коварного лже — предшественника, служебное расследование стало просто неизбежно.

Служебное расследование.

Прошкин ерзал на стуле как двоечник единственный раз в жизни выучивший урок. Хотя опасаться, что его знания останутся не востребованным, было бы просто наивно, поскольку лиц, призванных докладывать Корневу об итогах служебного расследования, введу высокой конфиденциальности происшествия, было всего двое. Сейчас они сидели за длинным столом в прохладном кабинете Корнева и готовились к докладу в ожидании руководителя. И были это сам Прошкин и Саша Баев.

Наконец, Корнев вернулся в кабинет с графином, наполненным водой, торжественно установил его на поднос, уселся и кивнул Баеву:

— Говори, Александр Дмитриевич, вроде пограмотней будешь…

Баев извлек из шоколадно — коричневой кожаной папки с золотистой застежкой блокнот, обтянутый такой же точно кожей, с оправленными золотистым металлом уголками и начал говорить, изредка подглядывая в записи. Сразу стало понятно, что блестящей карьеры Саше Баеву избежать не удастся. Он начал издалека — как водится, помянул и международное положение, и постановления Советского Правительства и материалы Партийного пленума, к месту процитировал и товарища Сталина, и товарища Молотова. Корнев Сашу не перебивал, только незаметно для него, бросил Прошкину взгляд — означавший — мол, и мы ж не вчерашние — политинформации по понедельникам проводим. Потом, отпив воды — как настоящий лектор — Саша начал перечислять бесконечное количество ведомственных и межведомственных приказов, писем и инструкций, пункты и параграфы которых определяют порядок учета граждан, допускаемых в здание УГБ НКВД, а так же устанавливают формы журнала регистрации, многоразовых и одноразовых пропусков…

Прошкин даже заметки на листочке делать начал — как неисправимый практик он редко читал инструкции, и об их содержании знал большей частью по докладам подчиненных. Наконец Баев прервал свой познавательный монолог, снова отпил воды и подытожил:

— Журналы регистрации велись в полном соответствии с указанными документами, не имеют подчисток и исправлений. В числе лиц, указанных в журналах, Генрих Францевич Борменталь не значится. Этой фамилии нет так же в перечне обратившихся за постоянным пропуском, — что соответствовало его статусу участника специальной группы, не являющегося штатным сотрудником УГБ. Нет этой фамилии даже среди получавших разовые пропуска.