Станислав Птаха - Красная готика

Уроки Баев брал не только по программе своего факультета — но еще и французский учил под руководством бывшей дворянки и фрейлины императорского двора, уроки верховой езды получал от камергера его императорского величества. Еще прежнего императора — Александра. Занятный старикан, под сто лет, а бодрый и общительный — Прошкин лично с ним разговаривал. Так вот, этот старикан Баева называл не иначе как «учтивым юношей», ценящим лошадей и очень хвалил его аристократическую манеру выездки и безупречный французский. Само собой Баев учил немецкий — с немцем, английский с англичанином, арабский с — арабом — все трое в Коминтерне переводчиками работают. Испанский — с известным испанским коммунистом. А еще неугомонный Баев брал уроки актерского мастерства у знаменитого актера МХАаТа, уроки рисования — у почтенного графика, члена Академии Художеств, ну и так далее…

У Прошкина целый список этих людей имеется. То есть учиться Баев любил. Даже изучал какой-то таинственный старинный язык под названием, — Прошкин сверился со своими записями — САНСКРИТ …

Прошкин человек прямой — и наговаривать напраслину ни на кого не будет. Пусть даже у человека и каблуки на сапогах, и серьга в ухе. Прошкин два часа убил, беседуя с медицинским персоналом в госпитале, где провел последние несколько месяцев и скончался комдив Деев. Баев действительно был хорошим сыном и проводил много времени у койки отца. Не только за медперсоналом присматривал, но и пот со лба вытирал, постели менял, и газеты вслух читал, и с ложки кормил. Баев никому не доверял отеческого здоровья! В последние дни просто от Деева не отходил. Хотя посетителей у комдива Деева даже на смертном одре хватало, да еще каких именитых! Так что общественность ждала пышных похорон почившего героя на самом знаменитом столичном кладбище.

Но когда товарищ Деев умер, а случилось это в самом начале нынешнего апреля, Саша настрочил письмо, суть его такая — в связи с тяжелым экономическим положением в стране, прошу похоронить моего отца — как он сам — простой кавалерист — конноармеец того хотел бы — без всяких торжеств и почестей, в его родном городе Н… На чье имя адресовался? Семен Михайловича Буденного. Семен Михалыч — человек добросердечный, на следующий день Сашу Баева лично принял, облазал в обе мокрые от слез щеки, в общей сложности два часа проговорил с ним — вспоминал легендарное прошлое, и даже сам смахнул сентиментальную слезинку. Дал Саше и специальный холодильный вагон, и специальный гроб, и даже маневровый паровоз — благо не далеко. И торжества запретил. Некролог был только в «Красной звезде». И, конечно же, устную просьбу Саши — направить его, Баева Александра Дмитриевича, на работу в город Н. в связи с тяжелым состоянием здоровья проживающего в Н. дедушки тоже удовлетворил. Схоронили Деева в Н. тихо и неприметно. Вот такая история.

— Не складная получается у тебя Прошкин история, — покачал головой Корнев.

— Это почему?

— Да сам подумай, — Корнев разлил остаток водки для ясности мышления, — был бы ты, Прошкин, — агентом империализма и затеял убить героического комдива, — Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками, — я просто для образности, — успокоил его начальник и продолжил:

— Так вот — решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую — благо он в больнице. Но не тут то было — вылечили комдива. Ты опять за свое — теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка — снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.

Прошкин почесал затылок:

— Ну почему снова за яд? Что револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали — бывшего белого генерала Краснова — вообще струной от рояля в Париже удавили…

Корнев грустно кивнул:

— Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву — что за три года не подействовал. То ли с врагами — уж очень попались упертые.

— Я честно говоря, Владимир Митрофанович, — признался Прошкин, — вообще не могу понять — зачем травить человека который и так серьезно болен. Медработники в один голос говорят — не жилец он был, такого лечить — только лекарства народные портить…

— А чем Деев болел? — поинтересовался бдительный Корнев.

— Что-то с печенью у него было, и с кровью… — неуверенно промямлил Прошкин.

— Вот сразу видно, что ты Николаша — человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым назначения делают. Вроде воинского приказа — четкий и ясный. В нем и как болезнь называется и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету — значит, горе — доктора попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать, — во время этой познавательной речи Прошкин виновато потупился — он действительно был физически крепким и болел всего один раз — в раннем детстве, корью.

— Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… — согласился со справедливой критикой начальника Прошкин.

— Так вот, Николай, догляди — что за диагноз был у героического Деева — это раз, два разузнай — когда и как он хворать начал — поспрашивай товарищей его боевых — но не командиров — комиссаров, а просто бойцов из его частей — кто-то ж да должен помнить. Да — в-третьих, что за дедушка такой у этого Баева и из какой коробочки он выпрыгнул?

Прошкин согласно кивнул — ему и самому было интересно разузнать про этого дедушку.

— Тут ведь, как я тебе скажу Коля, — разоткровенничался захмелевший Корнев, товарищи перешли уже к следующей бутылке, — тут — большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть — не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин — если мы неприятностей не хотим — нам с этим Баевым надо дружить и дружить…

— Зачем? — не уразумел сразу Прошкин.

Корнев коварно усмехнулся:

— Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справится. Не велики птицы.

— А чем это Баев такой великий? Росточку — метр шестьдесят пять с каблуками! — вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны как «бледный» Ульхт, Прошкину совсем не хотелось — он вспомнил некоторые намеки, которые слыхал в Москве по поводу этого Саши — но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их в слух при руководстве, без малейшего фактического подтверждения, лояльный Прошкин воздержался.

Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:

— Прошкин ты хоть одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал хотя бы, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами? Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтрена даже. И что никто ни разу ничего не написал? Он что — человек — невидимка или ангел с крылышками? Наказать может быть, и не наказали бы — но сигналы же должны были бы иметь место!