Кеннет Харви - Брад

Полицейский потянул Брада за руку. Сильные пальцы вцепились в локоть, не давали вырваться из наручников. Больно. Брад вспомнил, как держали обычно лошадей перед тем, как приложить к их боку раскаленное клеймо. Их прижигали, и они становились собственностью. Запах горящей плоти ударил в ноздри. Брад вдруг понял, что отражалось в темных лошадиных глазах, когда клеймо впивалось в плоть. Теперь и он принадлежал кому-то. Брада достали из-под камня и пометили.

«Никакого порядка», — расстроился Джим. Он подождал, пока полицейский выведет Брада из машины, и вылез в ту же дверь. Адвокат выпрямился и только тут увидел и услышал толпу. Рев нарастал, люди привставали на цыпочки, тянули шеи. В воздухе запахло бедой. Кто-то угрожающе бормотал, кто-то визжал, не помня себя от ненависти. Родные и близкие жертв потрясали кулаками и выкрикивали проклятия. Они все больше входили в раж, с головой погружались в горе от своих потерь. Они заболели, а Брад был лекарством, которое могло бы их исцелить, козлом отпущения, мишенью для всепоглощающей человеческой ярости.

Сквозь строй зевак осторожно пробирался убийца. Никто его не замечал, как будто он стал бесплотным. Сзади напирали, народ стоял плечом к плечу, руки людей переплетались, как змеиные клубки, убийца ввинчивался в толпу, нажимал, надавливал, с наслаждением прикасаясь к чужим телам.

Быстро подъехала и остановилась у ступеней вторая патрульная машина. Оттуда выбрались еще четверо полицейских, они сразу же начали оттирать толпу в сторону. Людская волна разбухала и уже грозила прорвать оцепление. Трудно было не ощутить всю мощь толпы и ее гнев, подогретый появлением преступника. Люди позабыли о законе и правосудии. Они желали полной свободы, желали слиться в едином порыве и облегчить свою душу. Одну на всех.

Мальчику было трудно пробираться через беспокойное море рук. Репортеры и родственники жертв дрались из-за места поближе к оцеплению. Щена несколько раз очень сильно двинули локтями по плечам и голове. Мальчик искал убийцу. Он сжал покрепче ладошку Джой и потащил ее через толпу, стараясь не смотреть на перекошенные лица. Только одна мысль гипнотическим ритмом впивалась в мозг. Надо найти Голубицу. Женщина ужом ввернулась между спинами и пропала из виду несколько минут назад. Щен искал ее по одежде, по светлым волосам с темными прядями. Вон вроде бы она. Да, точно, лицо ее, каменное, застывшее, совершенно равнодушное. Постоянство есть отсутствие существования. Щен начал пробираться к ней, но тут Голубица рванулась вперед и исчезла.

Щен толкался как мог свободной рукой, рвался сквозь толпу и снова нашел знакомую фигуру, и толстый кожаный ремень с массивной пряжкой в форме колокольчика, и синие джинсы. Но лишь на секунду. Женщина опять пропала, на ее место быстро накатывали все новые и новые волны людей, они скрывали Голубицу от Щена.

Джой всхлипывала все громче. Слишком близко были чужие тела. Если люди увидят ее глаза, они поймут, как она уязвима. Поймут, что с ней сделали когда-то, и сразу же набросятся на Джой. А притвориться сильной она никак не могла. Не могла, и все. Кто-то закричал у нее над ухом. Еще кто-то тронул там, где живет беда, ниже пояса. Сейчас все повторится. Джой рванулась назад, стараясь высвободиться. Руки. Тело. Оно теперь чужое. И его у Джой отберут.

— Эй! — Щен потянул девушку за собой. — Не бойся!

Но Джой его не слышала. Она смотрела на колышущиеся лица, видела, как туже натягивается кожа на острых скулах, видела ненависть, и гнев, и как белеют от злобы глаза. Это горе сгущалось над ее головой, давило, хватало Джой, вырывало язык. Ей чудилось лезвие. Шрамы зудели, разгорались огнем… Джой взвыла. Она изо всех сил дернулась, Щен выпустил ее руку, и девушку немедленно затянуло в толпу. Она как никогда отчетливо вспомнила тот ужасный день. Джой слышала, как Щен зовет ее, видела детское личико и испуганные глаза. Она потрогала живот. Почему с ней так поступили? Почему ни одно живое существо не сможет вырасти внутри нее? Ее больше не было, от чужих прикосновений кожа стала жесткой, похожей на рогожу, и мертвой.

Щен знал, что звать Джой бесполезно. Он потерял ее. Мальчик повернулся, отыскал взглядом Голубицу и понял, что она уже подобралась к краю толпы. Прямо перед ней были заветные ступени. Голубица сунула руку в карман, пальцы сжали теплое железо. Голубица вытащила пистолет и соединила руки в самой страшной из молитв.

— Ну и конечно, мы видим красную пелену, когда нас обуревает гнев. И… Эй, не спи! Минуточку внимания, пожалуйста! — Квейгмайер побарабанил пальцами по приборной доске. — Готов? Ну так вот, как я и говорил, в такие моменты под действием гнева мы двигаемся с невероятной скоростью. У нас прибавляется сил. Нас невозможно остановить. Так почему же красный — цвет остановки. Почему? — Желтые зубы сверкнули в улыбке. — Хочешь мятную карамельку? — Он протянул бригадиру упаковку.

— Нет… Я был бы вам очень признателен… если бы вы… остановились… вон у того… здания.

Бригадир с трудом коснулся оконного стекла, размазывая конденсат. Лицо его приобрело нежно-зеленый оттенок. Строитель с трудом сглотнул, в горле как будто ком стоял из опилок. Он попытался открыть окно, но рычажок заклинило.

— Что-то ты какой-то квелый, а, приятель? Что, живот скрутило? Хочешь таблеточку?

— Это от жары.

Бригадир вытер губы насквозь промокшим рукавом. В трещинах скопилась соль, и кожу очень щипало.

— Вы не могли бы слегка привернуть обогреватель?

Казалось, несчастного парня только что разбудили.

Волосы всклокочены, лицо помято, глаза покраснели.

— Ох ты ж господи, а чего молчал-то? Похоже, ты и вправду мальца перегрелся, даже жабры позеленели. Хотя, конечно, сейчас не время рассуждать об эволюции. Тогда, может, скажем, что ты слегка поджарился? Не до конца, конечно, с кровью, и корочка еще не хрустит.

Бригадир закрыл отяжелевшие веки. Из груди толчками вырывалось горячее дыхание. Но кислород в легкие не поступал, поскольку салон был наглухо задраен. Парня лихорадило, живот совсем скрутило, как будто от жары он заболел холерой.

— Что-то мне нехорошо, — простонал бригадир, слегка покачиваясь.

Он потянул за ручку двери, но потные пальцы все время соскальзывали и шлепались на сиденье.

— Коктейль не желаешь? А поездку на двоих на Багамы? Ну-ка, Джонни, расскажите слушателям, как вы выиграли в лотерею. — Квейгмайер спокойно улыбнулся, облокотясь на руль. Он по-прежнему не глядел на дорогу, а только раскачивался в такт яростно ревущему мотору. — Знаешь, иногда все устраивается само собой. Твое тело сейчас приспосабливается к новым условиям, но мозг сопротивляется естественному ходу событий, оттого-то тебе так нехорошо. Ты не замечаешь очевидного и просто хочешь, чтобы это прекратилось. А мозг всегда побеждает тело. Раньше или позже, но он своего добивается. «С меня достаточно, — говорит он. — Я требую развода». И тогда зовут переговорщиков, на вроде адвокатов. А это либо я, либо еще один парень. Честный такой дурак. Ты представляешь? Честный! Так он торговаться вообще не умеет. И предложить ему нечего. Нет у него ценных козырей. У меня-то с собой полный чемодан удовольствий. Похоть. Жадность. Власть. А у него одни сопли в шоколаде. Все такое правильное-правильное. Он предлагает тебе добродетели, которые свяжут тебя по рукам и ногам, и, заметь, взамен ты ничего не получишь. Преданность. Доброта. Скромность. Добрая воля. Так что, когда подписываешь бумаги, держи ухо востро. Там, внизу, есть такая строчечка, так ты не поленись, прочитай имя-то на ней. Наши цены, конечно, повыше будут, тут я спорить не стану. Но мы же и сервис предоставляем соответствующий! Пожизненная гарантия. Тариф бессмертия. Это на случай, если ты тупой, значит — навечно.