Кеннет Харви - Брад

Брад поднялся еще на одну ступеньку. Он напрягся, двое полицейских потащили его вперед. Прохладный ветерок ласково гладил щеки. Брад был рад и этому ветерку, и его тайным обещаниям.

Толпа. От их злобных взглядов мороз шел по коже. Их мысли слились в одну-единственную, самую простую месть.

Полицейский толкнул Брада в спину, но тот не тронулся с места.

— Брад! — позвал его Джим. — Пошли. Ну же, шевелись!

Брад заметил на верхней ступени еще одного полицейского. Он стоял на одном колене и разглядывал чье-то распростертое тело. Полицейский что-то крикнул через плечо товарищу. Толпа взревела и с новой силой навалилась на оцепление. До сознания людей дошло, что смерть уже вступила в их ряды. Они жаждали новой крови, жаждали немедленной расправы над Брадом. От крика лопались барабанные перепонки.

Брад вдруг снова увидел ферму. Вокруг ужасно шумели. Он видел разинутые пасти скота и глотки людей. Сквозь воспоминания о ферме прорвалась женщина. Она бежала вверх по ступеням, никто не ожидал ее появления, никто не мог ее остановить. Она надвигалась, как ночной кошмар. Вот женщина подняла руки и сомкнула их, словно хотела отбросить их в сторону, держать от себя подальше. За ней мчался Щен. Мальчик вцепился в окаменевшее запястье женщины, но не смог оттолкнуть ее. Сцена катилась к завершению. И Браду как будто не было в ней места. Ему не дали роли. Все развивалось само собой, без его участия. Брад оглянулся в поисках Джой, но не нашел ее. Это он виноват. Давно надо было о ней позаботиться. Ее втянуло, вмяло в толпу. Брад искал, оглядывался, всматривался в другую сторону улицы. Вон она, совсем рядом со зданием, закрывает руками лицо. Джой почувствовала его взгляд, его сочувствие и уронила ладони. Брад разглядел черные, как ночь, потухшие глаза. Она неловко сплюнула под ноги и рассмеялась, обнажив зубы. Ударила себя по руке, снова сплюнула, борясь с тем, что с ней сделали и сделали снова. Брад что-то сказал Джой, казалось, немного успокоилась. Она смотрела на него, ждала большего, но, когда Брад двинулся в ее сторону, его тут же схватили за руки.

Голубица отшвырнула Щена, снова прицелилась, пальцы сжали рукоятку. По улицам прокатился звук взрыва, он отскакивал от стен и поднимался все выше. Полыхнуло пламя. Огонь, дым и шум. Времени на героизм не оставалось, полицейский не успел заслонить собой преступника. Брад отвернулся от Джой, посмотрел на маленькие дырочки, которые проковыряли те летящие жгучие штучки в его груди. Было ужасно больно. Он виновато улыбнулся, и тут нахлынула растерянность и беспокойство. Еще один взрыв с треском разодрал воздух, ладонь обожгло огнем, прямо в середине, и невидимая сила отшвырнула ее в сторону. Это воздух ожил и начал кусаться. Брад быстро обернулся и услышал третий выстрел. В спину ударило что-то горячее.

Резкие крики. Чайки. Брад посмотрел в небо. Оно уходило в бесконечность, но было совершенно пусто. Внезапно все звуки стихли, словно их унесло ураганом пламени. Люди так и застыли со сжатыми кулаками, напряженными лицами, преданными надеждами, проданными, оторванными душами, прозрачными, как стекло. На мгновение им даже стало жалко Брада. И уже через секунду они ринулись вперед, прорвали оцепление, брыкаясь и толкаясь, цепляясь за чужие спины пальцами, как будто стремились отобрать у него то, что, как они считали, Брад отнял у них.

Брад споткнулся и упал спиной на ступени. К нему тянулись руки. Перед глазами кружились лица, но звука не было. Брад увидел Щена, безглазую смеющуюся Джой, Джима, который что-то беззвучно кричал. Брад осторожно сложил губы в трубочку и засвистел. Он услышал себя, почувствовал, как припекает солнышко, увидел оленя, пробирающегося сквозь чащу. Из-за кустов и стволов его трудно было разглядеть, но Брад точно знал, что олень там, за деревьями. Тяжелые рога тянут красивую головку к земле Брад так отчетливо слышал, как хрустят под копытами веточки, что ничуть не сомневался в реальности животного. Надвигающаяся тьма сделала жизнь особенно реальной. Смерть оказалась сладка.

Брад продолжал тоненько ровно свистеть. Он моргнул, облизнул губы. Ничто не подкрадется к нему в такой тишине. Ничто не посмеет узнать его.

Внезапно в уши ворвался шум машин, как будто кто-то повернул ручку громкости на огромном радиоприемнике. Через секунду громкость прикрутили, подстроили звук, тише, тише, еще чуть-чуть тише. Брад понемногу засыпал, земля затихала.

— Тс-с, — сказал он.

Шелест умирающего ветра.

Раз начав смеяться, Квейгмайер никак не мог остановиться и взять себя в руки. Он видел будущее, видел, как разваливаются жизни людей, и ему делалось еще смешнее.

Впереди зажегся красный свет. Желтозубый притормозил на перекрестке. Впереди, всего в четырех домах отсюда, было здание суда. Завыла сирена. Красные блики отразились в зеркале заднего вида и осветили лицо Квейгмайера.

«Цвет остановки сошел с ума. — Он довольно кивнул и оглянулся на „скорую помощь“. — Что-то я запутался. И понятно почему». Желтозубый посмотрел себе в глаза, глядящие на него из зеркала, и спросил:

— Теперь вы поняли, мистер Квейгмайер?

— Да, — ответил он сам себе. — Я думал, что я особенный.

— Глупости.

— Я считал, что мои поступки имеют значение.

— Не будьте идиотом.

— Я хотел сделать мир лучше.

— Да!

Потом он дал волю мыслям, которые вырвали его из объятий добродетели и толкнули к нынешнему его занятию.

— Тогда ползи на коленях десять километров и молись, прикоснись к рукам детей-попрошаек, которые умирают, когда их животы вздуваются от голода разрывающего плоть, словно зубы крыс, переспи с постаревшей женщиной, которая растит своих отпрысков на улице, полной проституток и кашляющих бомжей! Их разум затуманен жадностью, жадность манит их, обещает бесконечное удовольствие. Их сотрясают смутные желания, которых они и сами не понимают. Смерть — единственная конечность однорукого закона. Она держит меч и вправе косить жестокую жатву. — Квейгмайер погрозил пальцем своему отражению. — Не надо прикидываться, молодой человек, купите себе машину, наполните свой дом экстравагантными и дорогими безделушками, подавитесь своими стереосистемами и фастфудом, а потом умирайте, умирайте, умирайте. Каждый раз, как вы заносите вилку, вы заносите ее над дымящейся плотью прокаженных и проклятых. Помните об этом всегда. Помните вкус их мяса. С каждым кусочком вы отнимаете надежду у своих младенцев. Душу раздирает сознание собственной вины и бездействия. Я жив благодаря вам, и, когда придет время, я вцеплюсь вам в глотку и буду жевать, пока не отвалится голова. Я с удовольствием высосу ваш мозг. Я буду радоваться вашей беспечности, вашему глупому стрекотанию. Это вы, вы сделали меня счастливым.