Сэм Хайес - Ябеда

Я слышу стон.

— Ну, что еще?

— Эдам, открой, пожалуйста. Мне нужна твоя помощь.

Мгновение спустя дверь распахивается и на пороге появляется Эдам — в тренировочных штанах, с голой грудью и взлохмаченной чуть больше, чем всегда, рыжей шевелюрой. Он трет глаза и широко зевает.

— Что стряслось? — Посторонившись, он пропускает меня в комнату и ухмыляется. — Гляди, сплетни пойдут.

— Прости, что разбудила, но… — Я переминаюсь с ноги на ногу, плотнее запахиваю халат. — Я тебя умоляю, помоги, Эдам. Умираю от беспокойства!

— А до утра с этим никак нельзя подождать? — Он садится на кровать, натягивает футболку.

— Мне срочно нужен твой компьютер. Дело… дело в той девочке, о которой я тебе говорила. Она в беде. В большой беде. Я уверена.

— Ну так позвони ее матери. Ты-то тут при чем? Тем более я? Да еще в такой час. — Эдам валится на подушку. — Половина четвертого… Делай что хочешь.

Я бросаюсь к столу, открываю ноутбук и через пару минут уже захожу в «Afterlife». Конечно, никаких признаков Джозефины — ночь на дворе. Я стучу по клавишам, набирая новое сообщение. Она получит его, как только выйдет в сеть.

Кому:Королева сцены Джо-джо

Тема:Важно, срочно прочти!

Сообщение:Джози! Тебе грозит опасность. Немедленно уходи из дома. Сейчас ничего не могу объяснить. Иди к Нат, вызывай полицию. Уходи сразу, как получишь это письмо.

Я не подписываю «Аманда» и с трудом удерживаюсь от того, чтобы не напечатать «мама». От шока она может не послушаться. Отправляю.

— Боже, что я натворила! — Я поворачиваюсь к Эдаму.

Он садится, мрачно взирает на меня:

— Понятия не имею. Поделись.

Распахнув маленькое решетчатое оконце, высовываюсь наружу, жадно хватаю ночной воздух. Тревога на шаг — на миг — отступает, словно темнота владеет всеми ответами и, пока я глотаю ее, все будет в порядке. Потом разворачиваюсь лицом к Эдаму, смотрю в упор, но перед глазами мельтешит рябь.

— Я должна вернуться.

— Ничего не понимаю. Говори толком! Куда вернуться? — Плеснув в два стакана виски из своего запаса для особых случаев, Эдам одну порцию почти насильно вливает в меня.

— Домой… — Я кашляю, спиртное обжигает горло. — Мне надо вернуться домой и покончить с этим кошмаром.

Как зверь, я мечусь по комнате, не соображая, где я, что я. И думаю, думаю.

— Еще чего! — восклицает Эдам и подливает мне в пустой стакан. — Никуда ты не поедешь.

Безумный вой вырывается у меня:

— Он убьет ее! Как я могла надеяться, что все получится! Помрачение нашло, умом тронулась. Отвезешь меня? Прямо сейчас?

— Да куда отвезу-то?

— Домой, в Бристоль. Прошу тебя! — Я не спускаю с него глаз, и отчаяние сочится из каждой моей клетки. — Я сотворила нечто столь безумное, что душа разрывается, и теперь должна вернуться, чтобы исправить… если еще не поздно.

Он опускает ладони мне на плечи.

— Давай уточним. Ты хочешь, чтоб я посреди ночи отвез тебя в Бристоль? На своей развалюхе?

— Она хотя бы ездит, а моя даже не заводится. — Я прижимаюсь щекой к его руке. — Если меня не будет рядом, с ней случится что-то ужасное! Может быть, уже случилось. — Вместе со слезами я проглатываю содержимое своего стакана — хотя что толку? — и тяну Эдама за футболку. — Я бы взяла такси, но у меня нет ни…

— Ладно, — четко произносит он, уже надевая рубашку и свитер.

— Что?

— Ладно, я тебя отвезу.

— Но?..

— Но — ты скажешь правду. Кому угрожает опасность? — Он сдергивает с вешалки куртку.

— Моей дочке, Эдам! Если я не приеду к ней, моя дочь погибнет.

Эдам интересуется, сколько, по моему мнению, ехать до Бристоля. Я возвращаюсь мыслями к своему безрадостному путешествию сюда, отмеченному парой ночевок в мотелях, долгим забытьем на придорожных стоянках, бесконечными часами, когда я тупо таращила глаза на окрестные поля, сама не веря, что я это сделала.

— Часа четыре. А на этом… — я хлопаю по приборной панели, — может, и все пять.

Эдам уже залил полный бак бензина на ночной заправке, купил кофе и чего-то съестного. Есть я не могу, но кофе придает сил.

— А я всегда знал: от тебя только и жди неприятностей. С самого начала. — Пока стоим на светофоре, Эдам бросает на меня взгляд. Мы даже еще не выбрались на шоссе. — Как увидел тебя тогда на первом собрании, так и понял. Что-то такое было у тебя в глазах, эта рана на щеке, как ты всех сторонилась. Я сразу заподозрил: здесь кроется какая-то тайна.

— Ты мне помогаешь, чтоб выведать мою тайну?

Пусть думает что хочет, лишь бы поскорее довез меня до дома. Пальцы судорожно впиваются в ремень безопасности. Только бы не опоздать, только бы не опоздать. Душа окаменела. Нет сил взглянуть правде в лицо.

— Ты-то мою знаешь, — отзывается он. — А как еще скоротать время?

Несколько минут я храню молчание, но неожиданно до меня ниоткуда доносится голос. Мой голос. Но я словно в первый раз слышу его. Этот голос рассказывает Эдаму об Эве, маленькой девочке, у которой болезнь отняла мать, а пьянство — отца. Как ее сдали в детский дом, как там по ночам забирали детей и издевались над ними, как однажды забрали и Эву.

— Только не вздумай меня жалеть. Не тот случай. Я ведь жива, а многие дети умерли. — Женщина, которую я не узнаю, стряхивает с плеч груз прошлого.

— И все молчали? — недоверчиво спрашивает Эдам.

— Каждый знал: будешь болтать — получишь порку, а то и чего-нибудь похуже. — Я смотрю за окно. Еще не скоро рассветет. Мимо проносятся другие машины.

— Никогда еще не гнал свою старушку на такой скорости. — Эдам похлопывает по рулю и улыбается мне.

— Все смолчали, а я нет. И видишь, что из этого вышло?

— Какой она была, Фрэнки? Расскажи про мою сестричку.

Я вздыхаю. Наврать было бы дурной услугой Эдаму.

— Она была молчунья. Напугана была как мышонок, когда я впервые увидела ее в одном из коридоров. В предыдущем детском доме, говорят, не могли с ней справиться. Она часто… не успевала в туалет. (Пальцы Эдама стискивают руль.) Но она была живая, как огонек, и смышленая. Мы с ней пели, я рассказывала ей сказки. Она была мне как младшая сестра. Если бы не Бетси, я бы свихнулась. — Пауза. — Я для нее платья шила, мастерила игрушки, всякое такое. Потому что у нас вещей было негусто. Когда кто-нибудь из наших… когда ребята исчезали, мы налетали на их шкафчики и все растаскивали. И вроде легче смирялись с тем, что их самих больше нет. Ужасно, правда?

— Она когда-нибудь вспоминала, как жила дома? О семье?

— Несколько раз повторила «братик». Как будто у нее остались туманные воспоминания о том, кого она любила. Больше я ничего о ней не знала. И воспитатели тоже. Эти-то были только рады, что я за ней присматриваю, — одной заботой меньше.

Я представила, как Бетси карабкается на колени к брату, как, бывало, карабкалась ко мне.