Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-4

Сам Будда к отшельничеству относился безразлично. Это Гвидонов уже выяснил… Так же как к воздержанию, и посту.

Он был обижен, должно быть, — на отшельничество, на воздержание и на пост. Потому что по жизни перепробовал всего этого выше всякой меры, чтобы достичь божественного познания, — но ни то, ни другое, ни третье не помогло ему.

Не продвинуло его — ни на шаг вперед.

Их там была, в теплом климате не то Непала, не то Индии, целая команда, — пожирателей сухих кузнечиков. Каждый из них в корнях персонального дерева выкопал для себя небольшую пещерку, где предавался одиночеству.

Когда становилось совсем скучно, они перекрикивались между собой:

— Эй, сосед, ты еще не пришел к просветлению?

— Пока нет, но многорукая Шива, показала мне верный путь. Нужно есть не трех кузнечиков в обед, а двух. Советую тебе последовать по моему святому пути, подсказанному мне самой Шивой.

— Ерунда, — отвечал им третий отшельник, выползший на солнышко из-под своего дерева. — Шива не могла сказать такой чуши… Главное, это не еда. Которая всего лишь — низменная примитивная потребность. Главное, — смирение. Нужно смиряться, смиряться и еще раз смиряться. Истязать свою животную плоть, безразлично относиться к боли. У меня есть отличные, мной плетеные хлысты. Хотите, подарю?

— Да замолчите вы все, — слышалось от другого дерева. — Порождения ада… Вы мешаете мне медитировать. Я только что был на пути к самому Кришне…. А вы — здесь…

Петька вопросительно посмотрел на Гвидонова.

— Сначала экскурсия, потом поговорим со сторожем…

Тот понятливо кивнул.

Китаец экскурсовод, который поджидал их у входа в заброшенную обитель, довольно сносно говорил по-русски, но все время улыбался и, время от времени, пытался кланяться. Должно быть, он проходил курсы в Японии, где поклоны получаются естественно, здесь же было похоже на то, что вернулись хозяева, а он, управляющий, к их приезду уже успел разворовать всю утварь, и теперь не знает, как себя вести.

В предбаннике, там, где томились экскурсоводы, было тепло, светился в открытой печке раскаленный уголь. Тут же стояло прокопченное ведро, наполовину им заполненное. К стене была прислонена железная палка с крюком, которой этот уголь в печи шерудят.

Чувствовалось, стены предбанника уже часть горы, а не обыкновенная человеческая постройка, потому что, несмотря на огонь, они оставались влажными, и казалось, что, на самом деле, это преддверие бани, за которой парятся любители водных удовольствий.

— Дальше — сухо, — предупредительно подсказал экскурсовод, заметив, что Гвидонов проводит пальцем по серой стене… — Во внутренних помещениях монастыря всегда сухо, температура круглый год плюс шесть градусов… Вы желаете начать экскурсию?

— Да, — сказал Гвидонов.

Экскурсовод открыл обыкновенную дверь, в стене, — и он увидел длинную каменную лестницу, уводящую вниз. Вдоль ее горела цепочка электрических лампочек, заканчивающаяся где-то внизу.

— Весной монастырь будет полностью электрифицирован, — с гордостью сказал экскурсовод. — Но сейчас нужно будет ходить со стеариновыми плошками. Они там, внизу.

Мэри ступила на лестницу осторожно, и оперлась при этом на руку Гвидонова.

Получалась настоящая экскурсия туристов, — в медовый месяц. Чтобы молодым было потом, что помнить.

Это не понравилось Гвидонову, он даже отстранился от Мэри. Потому что: или работать, или отдыхать. Одно с другим не сочеталось.

Все-таки подземелье, кельи с каменными ложами, и высохшие трупы послушников, произвели на Мэри должное впечатление, и она почти не мешала Гвидонову. Почти не говорила, и почти не хватала его за руку.

Так что у него получилось, — подумать.

Представить себе, — что должно твориться в душе у людей, которые добровольно заточали себя в этой непроглядной тьме. На годы.

Бывают же мужики, которые провели по зонам не один десяток лет, для которых зона, — дом родной.

А свобода, — чужой мир, опасный навсегда.

Выйдут, грабанут на показ какой-нибудь ларек, — и опять на зону, к своим нарам, из которых еще не выветрилось их тепло…

Всякие бывают мужики.

Такие вот тоже.

— Считалось, — читал им свою лекцию улыбчивый китаец, когда они заглядывали в очередной закуток, где в стене была выдолблена ниша, в форме постели, и лежала мумия, облаченная в темный балахон, — что при температуре плюс шесть круглый год, в абсолютной темноте и совершенной тишине, во время медитации происходит отделение души монаха от тела… То есть, ни один монах не чувствовал здесь себя в одиночестве, и не был одинок. Потому что душа, отделенная от тела, могла совершать любые путешествия во времени и пространстве, в том числе посещать страну умерших, и страну готовящихся к очередному воплощению на нашей земле.

Свои впечатления о путешествиях духа, монахи излагали в секретных манускриптах. К сожалению, большинство из них утеряно. Или уничтожено самими монахами, из опасения, что они могут попасть в руки обыкновенных с корыстными намерениями людей, не обладающих должной подготовкой к восприятию высшего знания…. Те же уцелевшие фрагменты их записей, которые все-таки дошли до нас, никак не удается расшифровать.

Наши ученые прилагают все усилия, работают над фрагментами не один десяток лет, но никакого продвижения вперед. Шифр здешних монахов не поддается расшифровке…

Мэри, в неверном свете лампадки, разглядывала очередную мумию, — и было видно, что ее столь невзрачным чудом удивить было невозможно.

На нее гораздо большее впечатление производил антураж местного монастыря: идущие вниз коридоры, ответвления в них, — ведущие в кельи, сами кельи, напоминавшие склепы.

— Общая длинна коридоров, проложенная в горе, составляет более пятнадцати километров… К сожалению, мы не сможем сегодня посетить самые выразительные места монастыря: водопад, где монахи брали воду из подземного источника, и трапезную, — потому что там идет ремонт, который завершится к открытию весеннего сезона…

Но и без того, если больше двух часов ходить со свечкой по узким подземным коридорам и все время заглядывать в тесные комнатки, с почерневшими от времени усопшими, то впечатлений хватит на весь оставшийся день.

— Я устала, — сказала Мэри Гвидонову.

Ничего.

Ну, монахи. Ну, покойники.

Ну, экзотика…

Ну, жили, если здесь жили, — теперь не живут…

Он бы не смог и часа продержаться в такой келье… Часа через три тронулся бы умом.

От постоянной температуры, тишины, темноты и одиночества.

Никогда бы не согласился на такое затворничество. Даже ради того, чтобы испытать разок, — как это может душа отделяться от тела, и путешествовать в страну мертвых. Или еще не родившихся.