Владимир Орешкин - Вдох Прорвы

Меркантильность во мне победила все. Так просто меня оказалось купить.

Я даже вздохнул с облегчением, — так, оказывается, мне хотелось, чтобы доктор уговорил меня… Мне хотелось. Вот в чем была какая-то необъяснимая странность.

Кларисса сказала:

— Да… Да… Через пять минут…

Через пять минут мы подходили еще к одной проходной. Здесь забор был уже сплошной, метра в три высотой, возведенный из красного кирпича. Проходная вдавалась в лес, но деревья, подходящие к этой кирпичной стене, были вырублены, и по периметру забора я заметил телекамеры.

Опять зевота напала на меня, я зевнул, широко и от всей души, — но он же обещал, полная безопасность, и пятьдесят баксов. Главный врач, серьезный человек. Он же не может врать…

Отступать уже нельзя. Поздновато для самолюбия делать ноги и стремглав мчаться к знакомым охранникам.

Главврача пришлось немного подождать. Он задерживался. Так что я, под присмотром объектива, развернувшегося ко мне, успел покурить.

— Ну, я пошла, — сказала сестра, когда на дорожке, по которой мы только что шли, показался мужчина с чеховской бородкой, и таких же очках, как на портретах классика. — Вы, когда соберетесь, зайдите в столовую, мы приготовим вам пакет, возьмете с собой.

— Спасибо, — сказал я, растроганный их заботой.

— Вот и Михаил, — сказал Чехов, протянув мне руку.

У них, у этих медиков, сплошная демократия, — осуществившаяся мечта нашего молодого общественного строя.

— Давайте я вас проведу, покажу объект, и все такое, — сказал Чехов, взял меня под руку, и мы, под ручку с ним, вошли в проходную. Это была комната без окон, но с еще одной камерой под потолком.

— Строгости, — сказал, извиняясь, доктор. — Пока не закроется одна дверь, не откроется вторая. — И сказал погромче, обращаясь уже не ко мне. — Алексей, будь добр, позови Виктора, пусть побудет для молодого человека экскурсоводом.

— Он обедать ушел, Николай Федорович, — прозвучал откуда-то с потолка смущенный голос.

— Черт знает что, нужен Виктор, а он ушел обедать… Я вас обоих квартальной лишу, делаю последнее замечанию. Вы слышите, это последнее замечание.

И здесь премия, — подумал я… Доктор совсем не умел ругаться. Он пытался быть строгим, у него не получалось… Но что-то было не так.

— Николай Федорович, да вы покажите ему кухню, — и все… Дальше он один справится.

— Справится, я не сомневаюсь, но у меня дела, я еле вырвался на пять минут…

— Он один справится, Виктор минут через пятнадцать придет, поможет. Да и какая разница…

— Я тебе поговорю, — вдруг, не на шутку, разозлился доктор, — я тебе поболтаю языком…

На последней фразе он даже зашипел змеей, так его пробрал невидимый охранник.

Что же он сказал?.. «Какая разница»». Какая разница один я там буду, или еще кто-то будет со мной… То есть, я так понимаю: нужно, — им и мне, — чтобы кто-нибудь еще был рядом со мной. Но нет под рукой лишнего человека. Но я могу поработать в одиночестве. И может случится какая-то разница, один я буду или еще с кем-нибудь. Но в результате, никакой разницы не будет… Ничего я не понял из их разговора, кроме одного, — с баксами, может, все было нормально, но с полной безопасностью происходило что-то не то.

— Без сопровождающего никуда не пойду, — сказал я. — Тем более, по вашей инструкции, он мне положен. И вообще…

Лицо доктора позеленело, губы сделались такими тонкими, что их незаметно стало совсем, а когда он открыл рот и начал произносить слова, щеки его, за бородой, затряслись.

— Поддерживать такое хозяйство, руководить, больше трехсот сотрудников!.. Каждый норовит вставить палки в колеса!.. У каждого гонор, который важнее всего!.. Под каждого нужно подстраиваться!.. Каждому угождать!.. Все из-за твоей болтовни!.. Много едите, вы все время что-то едите, у вас что, по три желудка на брата?!. Вы что, бараны, все время что-то жуете?!. Я вас спрашиваю, отвечайте мне, когда я с вами разговариваю!..

Охранник ничего не отвечал, лишь в микрофонной тишине слышалось его учащенное дыхание кающегося грешника.

— Молодой человек, вы, должно быть думаете, что вас разрежут на куски и съедят?.. Так вот, резать вас на куски никто не будет. Некому вас резать на куски!.. Не-ко-му!.. Мне стыдно за наше трусливое молодое поколение!

— Открывай!.. — заорал он Виктору. И тот послушно нажал какую-то там кнопку.

Вторая дверь, которая открывается лишь после того, как закроется первая, распахнулось, — мы с доктором вошли на охраняемую территорию.

Вот это был рай, честное слово. По крайней мере, мне так показалось с первого взгляда.

Могучий забор огораживал в китайском стиле выполненную двухэтажную расшикарнейшую виллу, окруженную куском рукодельной японской природы.

Какие-то низкие вечнозеленый деревья, похожие на шары. Деревца, похожие ветвями на высохшие корни, дорожки из гладких булыжников, даже площадка для размышлений, такая, как показывают по телевизору, с землей, расчерченной граблями и здоровым бульником посередине. Даже миниатюрная речка журчала между холодных камней и коряг, начинаясь от одной стороны забора и заканчиваясь у другой.

А домик то, а домик… Не у каждого мандарина есть, я думаю, такой…

Какой-нибудь лучший китайский архитектор, не нашедший денег для воплощения своего идеала на родине, осуществил его здесь. Но образование наш архитектор получил в Европе, — так что возникла стилизация под культуру его древнего народа.

Это словами не передать, — так это было красиво.

Доктор посмотрел на меня, наслаждаясь моим впечатлением. Даже, — подобрел…

— Нравится? — спросил он, снисходительно.

— Неожиданно очень, — сказал я.

— Да, фактор неожиданности способен творить чудеса. Особенно при внушенных устойчивых состояниях… Пройдемте.

Мы направились к стеклянным, разрисованным огнедышащими драконами, дверям. Те разъехались в разные стороны при нашем приближении.

Какой же здесь должен быть холодильник? — подумал я. — Куда же я, в калачный ряд, со своей паяльной лампой.

Здесь было много цветов, самых настоящих, живых. Мы попали сначала в холл, с диваном напротив плоского в полстены экрана телевизора, — цветы, названия которых я не знал, но не тюльпаны, не гвоздики, и не розы, стояли в керамической вазе на низком столике у одного из кресел. А из холла вышли на кухню. Здесь было даже две вазы с цветами, тоже не тюльпанами.

— Вот, — показал на тускло отсвечивающий тремя дверцами, холодильник, Николай Федорович. — Трясется… То ничего-ничего, не слышно его и не видно, то вдруг начинает трястись. Знакомый симптом?..

— Да, — сказал я, — иногда входит в резонансную частоту. Так бывает.

— Какой прогноз? Будет жить или нужно менять?