Гордон Рис - Мыши

Когда нам хотелось подурачиться, мы играли в крокет на лужайке перед домом или натягивали сетку между фруктовыми деревьями и сражались в бадминтон. Мама, высокая и довольно нескладная, совсем не дружила со спортом, и, когда пропускала подачу или смешно подпрыгивала, пытаясь достать парящий волан, но лишь рассекая ракеткой воздух, мы дружно падали на траву, обессилевшие от смеха.

Это было так здорово — жить за городом, где на мили вокруг не было никаких соседей. Можно было болтать, смеяться, кричать, даже орать во все горло, никому не мешая. Это было так не похоже на жизнь в семейном доме , где, выходя в сад, я чувствовала себя неловко, зная, что он просматривается со всех сторон, и приходилось шептать, чтобы соседи — чьи силуэты маячили за кустами — тебя не слышали.

По вечерам мы музицировали дуэтом в гостиной — возобновили давнюю традицию, прерванную с уходом отца. У нас было много пьес для флейты и фортепиано, и однажды, праздно просматривая ноты, я наткнулась на сборник «Русские народные песни», который мы ни разу не открывали. С тех пор он стал нашим фаворитом, и в тот март мы разучили почти все пьесы. Партии для флейты легко запоминались и были несложными для исполнения, в то время как фортепианные были каверзными, и даже мама иногда путалась. Некоторые мелодии западали в душу, и назавтра мы целый день насвистывали или напевали их. Если я допускала совсем уж чудовищную ошибку, мы заливались смехом, и вернуться к разучиванию пьесы удавалось не скоро. Мне очень нравились наши музыкальные дуэты, и я, как никогда, с удовольствием играла на флейте. Сколько же раз я бросала этот инструмент, но неизменно к нему возвращалась.

Иногда, наблюдая за тем, как мама пытается достать волан, застрявший в ветках вишни, или корчит рожицы, когда крокетный шар упрыгивал в дальний угол сада, я ловила себя на том, что меня переполняет любовь к ней. Высокая и неуклюжая, с большими руками, которые она, казалось, не знает, куда деть, с темными непослушными кудряшками, неподвластными ни одной расческе, она выглядела такой… такой беззащитной , и я просто подбегала к ней, обнимала и крепко-крепко прижимала к себе.

Я ЗНАЛА, ЧТО с деньгами у нас туго, и, когда мама начала выяснять, чего мне хочется в качестве подарка на шестнадцатилетие, ограничилась коротким списком книг. На ее удивленный вопрос, неужели это все, чего мне действительно хочется, я ответила, что да, у меня есть все, о чем только можно мечтать.

Конечно, я лукавила. Было кое-что, чего мне хотелось, но произнести эту просьбу было бы верхом эгоизма. Мама ездила на машине, которой место было на свалке, а на работу ходила в костюмах пятнадцатилетней давности. Я даже не помнила, когда в последний раз она покупала себе обновку. Между тем мы всегда хорошо питались, непременно находились деньги на новую одежду и обувь для меня, на книги или журналы, которые я просила, на видеодиск или поход в кино. Я видела, что для нее мои нужды стоят на первом месте, и, разумеется, не собиралась злоупотреблять этим.

Но была у меня одна мечта. Была вещь, которую мне очень хотелось — почти так же отчаянно, как флейту в детстве. Я хотела лэптоп; однажды, когда мы с мамой были в магазине, я подсмотрела один такой — тонкий и изящный, он легко умещался в сумку через плечо, занимая места не больше, чем папка с бумагами.

У нас был настольный компьютер, он стоял в маленькой мансарде, которую мама приспособила под свой кабинет. Этому компьютеру было лет десять (отец, разумеется, прихватил с собой новый, когда уходил от нас), так что его вполне можно было назвать доисторическим. И он уже демонстрировал странности пожилого возраста — регулярно зависал без объяснения причин, частенько не хотел выключаться как положено, но самое ужасное, что он тормозил, тормозил, тормозил! Я пользовалась им, когда нужно было выйти в Интернет, но мне было неуютно работать на нем; я знала, что это мамин рабочий компьютер, и жутко боялась, что случайно уничтожу какое-нибудь клиентское заявление или мудреный расчет суммы иска, на который мама потратила не один час. Я предпочитала писать свои эссе по старинке, от руки, нежели сражаться с «чудовищем», как мы прозвали наше чудо техники, но в душе-то знала, насколько легче было бы выполнять домашние задания на компьютере. Я могла бы переставлять параграфы, удалять абзацы, которые мне не нравятся (а не зачеркивать их, как четырехлетний ребенок), проверять орфографию и точно знать, сколько слов написала, что сэкономило бы мне кучу времени, когда Роджер задавал строгий лимит по количеству слов.

Мои мысли плавно переместились к окончанию школы и поступлению в университет. Лэптоп, конечно, был бы огромным подспорьем в написании эссе, и я даже видела себя на лекциях, где с его помощью могла бы составлять конспекты, если бы научилась быстро печатать.

Но что особенно вдохновляло меня, так это мысль о том, что лэптоп помог бы мне в творчестве. С ним я могла бы приступить к чему-то серьезному — возможно, мне удалось бы написать свой первый роман…

Как бы то ни было, я промолчала. Я знала, что, если бы мама догадалась о моем тайном желании, она бы обязательно купила мне лэптоп — даже если бы это означало, что ей придется ходить на работу в прохудившихся туфлях и драных колготках.

Закончился март, и наступил апрель. Наша жизнь текла плавно и размеренно — по утрам приходил Роджер, после обеда — миссис Харрис. Я была упорной в учебе, и у меня снова были хорошие перспективы на предстоящие экзамены, до которых оставалось три месяца. Мама по-прежнему работала за троих и все так же покорно сносила грубость Блейкли с его «похотливыми» ручищами.

Приближался мой день рождения, и мысль о том, что скоро мне исполнится шестнадцать, начинала будоражить меня. Я получила немного денег от своей бабушки из Уэльса, и какие-то дальние родственники прислали поздравительные открытки, которые мама выставила на серванте. Поистине трогательную открытку прислали из госпиталя, на ней расписались все медсестры и нянечки, которые ухаживали тогда за мной. Я была удивлена, когда пришло письмо из полиции, сопровождающее поздравительную открытку из школы, подписанную директором «с наилучшими пожеланиями от всего сердца». Я тут же порвала ее и выбросила в мусорную корзину.

Несмотря на внутреннюю борьбу с самой собой, я все равно ждала поздравлений от отца. Но ничего не пришло.

Эта мелкая заноза засела глубоко под кожей, и чем сильнее я пыталась ее не замечать, тем больше она меня раздражала. Я все еще не могла поверить в то, что нашим отношениям пришел конец, что я больше никогда не увижу отца. Я знала, что у него есть наш новый адрес, и начала подозревать, что мама перехватила отцовский подарок и выкинула его — однажды я даже обшарила все мусорные корзины. Но, рассудив трезво, я поняла, что мама не смогла бы утаить от меня письмо или подарок — почтальон обычно приходил не раньше, чем она уезжала на работу. Да и в самом деле: отец не позвонил мне, когда я выписалась из госпиталя, так с чего бы вдруг он вспомнил про мой день рождения? Видимо, в отместку за то, что я приняла сторону матери и захотела жить с ней, а не с ним, он отправил меня в мусорную корзину и перекрыл кран, из которого когда-то хлестали его нежные чувства ко мне.