Брюнония Барри - Читающая кружево

— Мы хотим провести службу в другом месте. — Доктор Уорд размешивает сахар и позвякивает ложечкой о края чашки. — Например, в Сент-Джеймсе.

— Зачем? — спрашивает Мэй.

— Потому что будет слишком много гостей. Эта церковь — единственное место, которое способно всех вместить.

— Сколько гостей? — У Мэй дурное предчувствие.

— Полагаю, человек двести. Плюс-минус.

— Двести? — Аня поражена. — Если бы я умерла, на мои похороны ни за что не пришло бы столько народу.

— Плюс-минус, — повторяет священник.

У Мэй буквально волосы становятся дыбом при мысли о такой толпе. Не в силах усидеть, мать встает и начинает ходить по комнате.

— Двести человек… — произносит Аня.

— У Евы было много друзей, — перебивает Бизер, намекая, чтобы она замолчала. — Эти ее уроки этикета…

— Эти ведьмы… — Мэй хмурится.

Священник беспокойно ерзает. Некоторые, особенно кальвинисты, считали и Мэй ведьмой. Особенно с тех пор как обитательницы острова стали называть себя «Кругом». Доктор Уорд хорошо помнил, как они сменили официальное название фирмы и вместо «Островитянок» стали «Кругом». Ему это не понравилось — он так и сказал Еве. Новое название имело определенные ассоциации, и священник полагал, что от таких вещей лучше держаться подальше. Он всегда недоумевал, впрочем, как и все, что на самом деле происходит на Острове желтых собак. Кое-кто считал, что «островитянки» устраивают шабаши. Поскольку в наши дни в Салеме ведьмы повсюду, нетрудно счесть компанию женщин ведьмовским ковеном, особенно если они называют себя «Кругом».

Ева рассмеялась, когда священник об этом заговорил, и велела успокоиться — мастерская названа вовсе не в честь ведьм, а в память о старинной женской традиции собираться в кружок за шитьем. И все же священник опасался, что название могут неверно понять. Он предупредил, что это помешает предприятию успешно развиваться. Но женщины все равно продолжали заниматься своим делом. И, насколько можно было судить, ничто им не мешало. Вскоре Ева начала продавать в кафе кружева, сплетенные «Кругом», и до сих пор они отлично расходились. Впрочем, нужно быть сумасшедшим, чтобы принимать деловые советы от священника.

Так или иначе, доктор Уорд явно испытал облегчение, когда понял, что, во-первых, Мэй не принадлежит к числу ведьм, а во-вторых, вообще их не любит. Он решил, что в этом она похожа на кальвинистов.

— Кто такие кальвинисты? — спрашиваю я.

Лишь сказав это, понимаю, что читаю его мысли. Он пугается. Мысли доктора Уорда нетрудно прочесть, он весь нараспашку, я ничего не могу с собой поделать. Так иногда бывает с праведными людьми — их ум открыт миру и ничем не защищен в отличие от нашего.

Мэй по-настоящему встревожена. Поначалу я решила, что она сердится, поскольку я нарушаю одно из правил этикета. Нельзя читать чужие мысли, если тебя не попросили, — это вторжение, нечто вроде нарушения границы. Но если я могу с такой легкостью читать мысли доктора Уорда, то мысли Мэй — тем более. Все мы до определенной степени — Читающие, хотя мать и отрицает. Она может признать, что у нее невероятно сильная интуиция, а по-моему, это почти одно и то же. Значит, она злится либо из-за ведьм, чего я совершенно не понимаю, либо на меня из-за священника. Во всяком случае, ее гнев реально ощутим. Даже доктор Уорд его чувствует.

— О чем вы думаете? — Он ждет ответа.

— Сами знаете о чем, — отвечает Мэй. — Сомневаюсь, что вообще нужно проводить службу.

— Я думаю, Ева хотела бы хоть какую-нибудь церемонию, — говорит доктор Уорд.

— Церемония — это хорошо. — Первые слова, произнесенные тетушкой Эммой.

— Ева была довольно религиозна, — продолжает священник.

— Ева? Религиозна? — Мэй смеется.

Я скорее склонна поддержать доктора Уорда, но на сей раз вынуждена согласиться с матерью. Ева числилась прихожанкой, но трудно было назвать ее религиозной. Летом она составляла букеты для салемской церкви, а еще могла обсуждать Священное Писание с настоящими знатоками, хотя редко посещала службу. Однажды Ева сказала, что мысли о духовном чаще всего приходят к ней на свежем воздухе — в саду или на море.

— Я полагаю, она бы не отказалась, — настаивает доктор Уорд. В его голосе звучит раздражение, которое он немедленно скрывает под неискренней улыбкой.

— Тогда именно вы и будете все организовывать, — говорит Мэй и выходит.

Я сержусь, потому что это так похоже на нее — бросить все и уйти. Моя мать может справиться с шерифом, салемской полицией и десятком назойливых папарацци, она заправляет собственным бизнесом и дает отличные интервью «Ньюсуик», но в семейных вопросах абсолютно беспомощна.

— Не знаю, зачем вообще спрашивают ее мнение, — говорю я жестко. — Ставлю десять против одного, что Мэй даже не придет, если мы все-таки устроим службу.

— Но ты ведь придешь, не так ли? — Бизер тоже раздражается, и ему тут же становится стыдно. — Прости. Пожалуйста, давай не будем ссориться.

— Прости, — искренне отвечаю я.

— Давайте проведем панихиду в унитарианской церкви, как мы и хотели, — предлагает доктор Уорд. — Кто не успел, тот опоздал…

Я воображаю себе магазинный прилавок и очередь с номерами. Лучше об этом умолчать.

Долгая пауза.

— Ты в порядке? — спрашивает меня доктор Уорд.

— Прошу прошения… — отзываюсь я, не зная, что еще сказать.

— Мы все скорбим. — Его глаза увлажняются. Священник протягивает руку, чтобы коснуться меня, но перед глазами у него все расплывается от слез, и он хватает пальцами воздух.

Позже я слышу, как Аня разговаривает с Бизером. Они думают, что одни в доме.

— У тебя странная семья. — Аня произносит это нежно — пытается пошутить.

Даже не видя лица брата, я знаю — он не улыбается.

Когда я была в депрессии — после самоубийства Линдли, — то согласилась пройти курс шоковой терапии. Это противоречило желанию Евы и, разумеется, Мэй (отчасти именно потому я и решилась), но врачи настойчиво рекомендовали терапию. Я провела в больнице полгода. Перепробовала все обычные антидепрессанты, хотя в те времена еще не появился флуоксетин, — препараты, которые давали мне врачи, были менее эффективны. И вдобавок я принимала нейролептики — против галлюцинаций. Я выпила столько стелазина, что не могла глотать. Почти не могла говорить. И лекарства не помогали. Галлюцинируя, я вновь и вновь видела Линдли на скалах — она стояла на ветру, точно фигура на носу старого корабля, готовясь прыгнуть. В ночных кошмарах мне снилось, как Кэла Бойнтона, отца Линдли, рвут собаки. К тому времени я начала понимать, что это и есть иллюзия, хотя, надо признать, действительно верила, что собаки растерзали Кэла, что он погиб. Врачи называли это «галлюцинаторным исполнением желания».