Всеволод Каринберг - Матрица или триады Белого Лотоса

На Сяухэ ведро ударилось о камни и запрудило поток. Я вырвал его, отяжелевшее, расплескав на мокрую гальку остановившуюся воду, звякнула ручка, и звук сразу придавило тишиной. Вынырнула из воды черная оляпка и понеслась зигзагами, вспархивая под снегом над промоинами, за поворот ключа.

Тишина и покой сопровождают меня назад. Запахло печным дымом, сквозь белую пелену сереет кордон, собранный из пронумерованных брусьев с двумя слепыми окнами, затянутыми мутным полиэтиленом, и открытой дверью, и сидящим черно-белым котом, ждущим на краю черного провала веранды. Снег пошел гуще, хлопья не успевают придавливать друг друга к земле, следов за собой даже не оставляю.

Переступив Ваську, я поставил ведро на шаткий пол веранды и вошел в полумрак комнаты, где на жарко натопленной плите вспыхивают искорки и в щелях ярко гудит пламя.

Метнулся с веранды кот и проскочил в другую комнату под кровать, послышались голоса людей со двора. Пес Боцман, было, сунулся в комнату мордой, но получив пинка от Женьки, перешагнувшего через порог, пригнувшись под низким косяком двери, отпрянул. Следом ввалились, затопав на веранде, зазвенев ведрами, Саня, по прозвищу "вольный стрелок", и Серега. Высокий Женька поставил "лёхину" "ижевку" под вешалку у двери, смахнул снег с лыжной шапочки, разлетелись длинные русые волосы, перехваченные широкой тесьмой вокруг лба, как у Гойки Митяча, индейца из югославских фильмов. Он - недоучившийся студент из Иркутска, единственный сын матери одиночки.

Женька снова топнул ногой на сунувшегося в избу Боцмана. Тот опять отпрянул, застучал ледышками, намерзшими меж пальцев лап, остановился, усиленно завилял хвостом, смотрит вопросительно, но боится подойти к нему.

- Ему только с "делюковским" собаком под крыльцом лежать, разговоры вести.

Это он про собаку нашего колченогого помлесничего, которая отличалась крайне незлобным характером, и рычала, забившись под крыльцо, только на Делюкова, и если бы тот не был бы "примаком", то его тихонькая жена не удержала бы Валеру от немедленной скоротечной расправы над здоровенной "собачкой", лизавшей руки чужим людям, зашедшим во дворик лесничества, где жила семья Делюкова. Говорят, на Валеру скатили склад бревен в Сергеевском леспромхозе, когда он там работал бригадиром, - в дождь заставил ребят катать бревна, и один доходяга погиб под обвалом.

Следом за Саней вошел Серега, вытянул руку на веранду, отряхнул заячью ушанку, бросил ее на вешалку, и закрыл входную дверь. Саня поставил курковку рядом с "лёхиной" одностволкой, наклонил голову, стряхивая снег, взъерошив густые волосы, упавшие двумя прядями за уши и на глаза, снял зимнюю куртку. Серега прошел на дальний конец стола, не снимая старую штормовку, опустился на табурет, прислонил свою бердану 32 калибра к стене, из полумрака высвечивалось его бледное прыщавое лицо.

Пили чай со сгущенным молоком, заедали белым хлебом, - Саня принес с собой из поселка, что дала ему мать, продавщица магазина. Саня доволен своей жизнью и своим отчимом, хотя тот отбил мать у отца, младшего брата отчима. Родной отец-пьяница Сани до сих пор живет в поселке.

"Вот уж у кого мозги пылью покрыты, Саня, практичный, но в делах недалёкий. И стреляет, а потом думает", - говорил мне Лёха на кордоне Лянгуевки.

- За Поперечным на раскорчевке спугнул козу, сам же испугался, и в сторону. Бестолковая собака, бесполезная, - мрачно высказался Женька, двигая по столу кружку обеими длинными руками.

- Носится за рябчиками, не дает прицелиться, гляди, под выстрел попадет. - Саня юношеским баском заметил.

Серега поглаживает длинное горло, другая рука теребит загривок мурлычущего кота, сидящего у него на коленях, встряхивает чубом, падающим на выпуклые светлые глаза, лошадиное лицо улыбается белесыми бровями и сатанинским изгибом губ. Серега живет с одинокой глухонемой матерью на Оленеводе.

Я вылил остатки вчерашнего супа в миску, накрошил туда хлеба и вынес на веранду. Боцман растянулся на полу рядом с дровами и топором, положив голову на порог крыльца, поднял брови, посмотрел черными глазами, вскочил, забегал вокруг, тыкаясь в руки, в миску невидящей мордой. Упал топор.

- Шевченковский выродок, такой же рохля, разве что водку не пьет, - Женька говорит.

- "Д-д-а ск-казал, возьми, з-забирай, ат-то жена п-помоями к-кормит." - передразнивая заикающегося лесничего, смеется Саня, покусывая реденькие первые еще усики над толстой губой.

- С такой собакой сам помои жрать будешь, - девичий Женькин голос послышался.

- Собака леса не видел, на цепи сидел, - Серега изрек.

-"Д-даже на цепи не оз-зверел", - Саня вновь процитировал лесничего. - А если босого зверя встретим, испугается, да под ноги бросится?

- Серега, забирай его на подстанцию или отдай корейцам на свадьбу, - смешливым голоском спокойно сказал Женька.

- Мне собака не нужен, спроси у Сани, я на охоту один хожу, ночью. А ночью собака не нужен.

За окном снег просветлел, собрались, расписались в контрольной тетради кордона, только Серега не стал: "Я на Оленеводе сегодня".

Впереди, подпрыгивая, шагает грузный Саня, русые волосы взлетают в разные стороны в такт шагам, за спиной вещмешок, на плече плотно висит двустволка. Боцман носится взад-вперед по дороге, трясет шерстью на ляжках, бестолково и весело лая то на мышь, то на взлетающих в кустах рубчиков. 3ароется мордой в пушистый снег, фыркнет, вскочит и летит уже, треща по орешнику, сбивая снег с ветвей, закинув уши на затылок. Выпавший снег не препятствует шагу, но и не проваливается до самой земли.

За спиной ласковый Женькин голос подзывает: "Боцман, Боцман". Ударил выстрел, брызгами костей и дроби сбило снег с куста, безглазое тело уперлось лапами в землю, потянулось, под коричневой шкурой пробежала волна дрожи, обделалось и завалилось на бок. Прошел мимо со сжатыми скулами атлетически сложенный Женька. От вскинутого на плечо энцефалитки оружия кислый запах стреляного пороха. Под головой Боцмана подтекла, растворяя снег, темная кровь. Серега и Саня взяли труп за лапы, мотнулась голова, как тряпка, со стекающей обильно сквозь шерсть кровью, раскачали и бросили в кусты, Саня загреб ногой место. Снег перестал, на заснеженной низине полуприсыпанные стожки, из-за Сяухи от белой Пашиговской сопки летят черные вороны, расселись плечистые на старом ильме в стороне, ждут, пока уйдем.

Лес кончился. В молчании разошлись на Поперечном, они ушли к Лехе на ближний кордон Лянгуевка, а я вверх по ключу Поперечному вглубь заповедника. Присыпанный снегом лед каскадами уходил в глубокий распадок, застыли в немом вопросе ветви деревьев среди нагромождений глыб и черных скал, где изредка слышалось журчание воды, исходящей, казалось, от холодного камня, но этот звук не рассеивал одиночества и затерянности в сумрачном ущелье.