Скотт Туроу - Законы отцов наших

— Немного, — отвечает Сонни.

— Мать Майкла была при смерти. И он очень переживал, не находил себе места. Болезнь Альцгеймера. Они исчезают у тебя на глазах. Сначала душа, потом тело. Как раз тогда его дела здорово пошли в гору, и это тоже явилось для него испытанием. Люди изменили к нему свое отношение. Ведь теперь он не был неизвестным журналистом, который пытался предать гласности свои бредовые мысли. Его жизнь преобразилась как по мановению волшебной палочки. Все вдруг затихали, когда он входил, и почтительно его слушали. Он здорово ошалел с непривычки и спутался с какой-то девушкой, которая работала там же в редакции. Он всюду с ней разъезжал, а мне парил мозги, что между ними ничего нет и она — его помощница. Однако даже когда они встречались и говорили друг другу «привет», было видно невооруженным глазом, что между ними словно искра проскакивала. До мужчин никогда не доходит, что женщины безошибочно чуют все нутром. И я мирилась с этим. Для меня это была одна из моих проблем. Я всегда терплю все его выходки и делаю вид, что ничего не происходит, но ведь всякому терпению есть предел, а это уже перешло всякие рамки. Ну вот, в конце концов после одной вечеринки я устроила скандал. Со мной случилась истерика. Я поняла, что имею на это право. Это так ранило меня, словно кто-то всадил мне нож в сердце и повернул там несколько раз. А он вел себя как трусливый скунс: начал пороть всякую чушь, выдумывать небылицы, а напоследок выдал: «Ты не понимаешь, это для меня ничего не значит». Вот тут я и не выдержала и сказала: «Нет, я понимаю, и не говори, что это ничего не значит». Сама не знаю, как сорвалось у меня с языка, но я сказала: «Да ради Бога, только имей в виду, что я спала с Хоби еще целый год после того, как мы с тобой поженились».

Она умолкает и сосредоточенно смотрит на тлеющий кончик своей сигареты.

— Даже когда это происходило, — продолжает Люси, — мне многое было непонятно, однако я сказала себе: «Если ты это делаешь, это для тебя и только для тебя, и он может никогда не узнать». И Сет не узнал. Это были две совершенно разные сферы, как, например, сон и бодрствование или пьяный и трезвый, и казалось абсолютно невероятным, что они могли хотя бы соприкоснуться. Однако они соприкоснулись.

Я хочу сказать, что это было для меня древней историей, которая закончилась давным-давно, и с тех пор прошло много-много лет. Мы оба — и Хоби, и я — поняли, что все бессмысленно и абсурдно. И одна из проблем заключалась в том, что я стала матерью; у нас с Сетом появился семейный очаг, свои семейные традиции, наши вещи, мебель и овсянка на завтрак. Если честно, огромная проблема заключалась в том, что я сама не могла больше ничего понять. Я оглядываюсь назад, и те годы кажутся мне прожитыми где-то на Луне. Я не в состоянии даже объяснить, что я думала, когда мне был двадцать один год. Мы забываем, какими были и как все было. Кажется, что тогда были иные категории во всем, понимаешь? Кто понимает, что такое обязательства взрослого человека, когда тебе двадцать один год? Я думала, что могу спать с Хоби и быть женой Майкла. Сначала в этом был какой-то смысл, а потом его не стало. Я хочу сказать, что это — жизнь, это реальность, и я не могу извиняться за нее.

Понимаешь, психиатры объяснили все правильно насчет сложных, запутанных отношений между Майклом и Хоби. Почему Майкл — Сет, почему ему вдруг захотелось подцепить подружку Хоби? Мы все сыграли свои роли. Однако в этом клубке было очень непросто разобраться. Не то чтобы он когда-то тронул меня хотя бы пальцем. Но он года два не мог даже разговаривать с Хоби. А тот спрятал в карман свое самолюбие и бесконечно унижался, только что на коленях не ползал, чтобы выпросить прошение. И я простила Майкла, а Майкл простил нас. Он великодушный человек. А вот у отца его великодушия не было. У меня никак не получалось забеременеть во второй раз, и мы решили сделать искусственную беременность. У нас родился Исаак. И мы стали жить дальше. Однако есть такое выражение: «умудренный горьким опытом», верно? Страшные слова, если вдуматься в них как следует, ты не считаешь? И вот Сет стал именно таким, умудренным горьким опытом. Смерть Исаака сделала опыт слишком горьким. Но есть ли выход? Не знаю.

Люси закрывает глаза и тушит сигарету.

Кафе пустеет. Посетители разошлись уже больше чем наполовину. В воздухе появляется вечерняя свежесть. Слезящимися глазами Люси решается еще раз посмотреть на Сонни. Она говорит:

— Ну вот, теперь ты все знаешь.

День, похожий на тихие, жалобные стенания, катится к концу. Сет и Никки сидят на серых ступеньках заднего крыльца лицом к покосившемуся штакетнику, который Бернгард Вейсман поставил на границе участка лет сорок тому назад. Неистово щебечут птицы, а издалека доносится тарахтение газонокосилки. Очевидно, какой-то добросовестный гражданин пытается освободить себе уик-энд, решив привести лужайку в порядок в пятницу вечером. Это первый в нынешнем году покос. Небо являет собой великолепное зрелище, переливаясь различными оттенками голубого цвета и постепенно темнея. Люси и Сонни отправились вместе в магазин купить чего-нибудь на ужин. Сара осталась в доме. Она только что прочитала траурную молитву на иврите и теперь прощается с теми из своих друзей, кто еще не ушел. Никки с благоговейным страхом и живым интересом наблюдает за Сарой, говорящей на непонятном языке, и просит Сета тоже поговорить с ней на иностранном языке, правда, ее собственного изобретения. В течение нескольких минут они вдвоем издают булькающие и квакающие звуки.

— Знаешь, что я сказала? — спрашивает малышка. На ней джинсы и водолазка с цветочками на груди. — Я сказала: «Да, я хочу покататься на лошадке».

— Значит, я не понял. Я думал, что ты говоришь: «Спасибо тебе, Сет, что ты возишься со мной, ты такой славный парень». Я мог бы поклясться, что именно это ты и хотела сказать.

— Неееет! — восклицает она и с деланной злостью щиплет его за щеки, а затем запускает пальцы в его молодую бороду, которую все трое — Сет, Сонни и Никки — в своем кругу называют не иначе как бакенбарды для Никки. Девочка заливается звонким смехом, но через несколько секунд ее темные глаза опять становятся серьезными. Это означает, что в ее голове созрел какой-то вопрос. — А все-таки почему она говорила по-испански?

— По-испански? Кто?

Никки показывает ручонкой в сторону гостиной. Она никак не может запомнить имя Сары или описать ее внешность. Сет уже тысячу раз объяснял ей, что Сара — его дочь, однако Никки не в состоянии поверить, что дочерью может быть не такая маленькая девочка, как она, а взрослая женщина.

— Ты имеешь в виду, когда Сара молилась? — спрашивает он. — Это был иврит. По-ис-пан-ски, — дразнит он Никки и, сграбастав ее под мышки, начинает подбрасывать в воздух.