Скотт Туроу - Законы отцов наших

— Стало быть, эта птичка досталась вам, судья? — Любич появился на пороге, заслонив свет. — Сегодня утром его доставили к нам в участок. В банде «Святых» он не из последних. По-моему, я говорил тебе о нем? — Последний вопрос был обращен к Уэллсу. — Судья, дело дохлое.

Сонни встряхивает головой. У нее длинные, густые, темные волосы до плеч. Такую прическу она носит со студенческих лет. Правда, теперь там пробивается все больше седины. Впрочем, в ее профессии седина считается признаком зрелости и добавляет авторитета.

— Прекрати, Фред. Мне не нужно сведений, полученных закулисным путем. Я все узнаю от обвинителя и адвоката в суде.

— Ладно, — говорит он, — но дело действительно непростое.

— Непростое, — повторяет Сонни и жестом показывает Энни, чтобы та закрыла дверь.

Она уселась в кресло, стоящее за огромным письменным столом с многоярусными краями. Этот стол из красного дерева напоминает Сонни пароход. Из узких высоких окон за спиной открывается великолепный вид на пригород Дюсейбла. На столе лежит судейский молоток в три фута длиной, подаренный Сонни коллегами, когда она уходила из федеральной прокуратуры. В шутку они сделали на нем надпись: «Мисс Юстиция Клонски». Там же стоят фотографии двух детей: ее дочери Никки, которой скоро будет шесть, и двенадцатилетнего Сэма, мальчика, которого она помогала растить все те годы, когда была замужем за его отцом. Около трех лет назад Сонни ушла от этого человека, от Чарли.

— На прошлой неделе сообщали по радио, — произносит Энни. — Какие-то чертовы гангстеры устроили между собой разборку. А эта женщина случайно оказалась в том месте. Белая.

— Белая? — спрашивает Сонни. — И где же это произошло?

Энни берет со стола папку с бумагами из прокуратуры и читает:

— 6.30 утра, седьмого сентября, и опять злополучная Грей-стрит.

— Что она делала там, на Грей-стрит? — спрашивает Сонни.

— Может быть, она имеет какое-то отношение к службе УДО или инспекции по делам несовершеннолетних?

— В такую рань? — Сонни протягивает руку за иском и тут же вспоминает. Она кричит в соседнюю комнату полицейским, чтобы те уведомили инспекцию по делам несовершеннолетних о Суните Коллинз.

— Уже сделано, — отвечает Любич.

— Сделано что? — спрашивает Мариэтта, вернувшаяся после ленча. На ней все еще солнечные очки, в руке пакет.

Оба полицейских дружно встают, чтобы освободить ей место. Каждую вещь, каждую пылинку в этом помещении, где она провела почти два десятка лет в качестве клерка и делопроизводителя, Мариэтта Рэйнс считает едва ли не своей собственностью. Она бросает кошелек и пакеты в ящик стола и сразу же принимается читать бланк, заполненный полицейскими.

— О Боже! — восклицает Мариэтта, качая головой над именем Суниты Коллинз. — Я не желаю и слышать о том, что кому-то удалось провести уик-энд лучше, чем мне. — Тяжело ступая, Мариэтта направляется во внутренний кабинет, делая при этом вид, что не замечает косого взгляда, который бросила в ее сторону судья.

Мариэтта толкает дверь, и та захлопывается перед двумя улыбающимися полицейскими. На Мариэтте длинная хлопчатобумажная летняя юбка, но в этом здании, где всегда очень тепло, она будет носить ее еще долго. Несмотря на то что они проработали вместе уже девять месяцев, Сонни не в состоянии определить, что там на голове у Мариэтты. Очень густые, курчавые и жесткие, как проволока, волосы сильно смахивают на парик.

Не желая затевать спор со своим клерком — занятие бесперспективное, — судья опять принимается читать иск об убийстве, который подала ей Энни, где упоминается опасный рецидивист Хардкор.

— О Боже! — произносит Сонни. — Не может быть! Джун Эдгар? Я знаю Джун Эдгар. Это та, которую убили? Боже мой! Ее сын работает инспектором в отделе условных наказаний, верно? Нил Эдгар… Помните, когда он был здесь, я сказала вам, что знаю его семью?

Мариэтта кивает. Демонстрируя безупречную память, она подробно докладывает обстоятельства дела, по которому Нил появился здесь в мае. Насколько помнит Сонни, это высокий молодой человек неряшливой наружности с противной козлиной бородкой и бегающими глазками. Не в меру суетливый, он почему-то ни единым словом не дал понять, что помнит ее с давних пор.

— О Боже! — опять говорит Сонни. — Джун Эдгар. Может быть, мне взять самоотвод?

— Из-за чего? — спрашивает Мариэтта. — Она что, ваша подруга или знакомая? Откуда вы ее знаете, судья? Вы жили по соседству с самого детства?

— Нет-нет, это было в Калифорнии. Мы жили в одном многоквартирном доме с Эдгарами. Мой бойфренд и я. Он частенько оставался сидеть с Нилом. Давно, лет двадцать назад, если не больше. Черт побери, какое странное совпадение! — Сонни пробирает дрожь. Она мгновенно распознает это чувство, нечто ужасно холодящее в глубине сердца, заставляющее его замирать.

Смерть. Ее приближение. Двенадцать лет назад у Сонни был рак груди, и все, что хотя бы еле слышно нашептывало ей о собственной смертности, наполняло ее диким ужасом.

— Отец Нила в законодательном собрании штата, я не ошибаюсь?

— Сенатор. — Мариэтта, которая обязана этой должностью своему советнику, ходит на все обеды, знает всех завсегдатаев официальных и полуофициальных тусовок. — Тридцать девятый избирательный округ. Похож на университетского профессора. И у него какое-то забавное имя…

— Лойелл Эдгар, — говорит Сонни, и все три женщины начинают смеяться. Имена здесь служат неисчерпаемой темой разговоров. Африканские имена, испанские, гангстерские клички. Вымышленные имена. — Люди звали его просто Эдгар. По крайней мере так было раньше. По-моему, одно время он преподавал в Истоне. И уже оттуда перебрался сюда. Когда я знала его в Калифорнии, он был маоистом. Да, горячие были времена, голова шла кругом, — добавляет Сонни и на миг погружается в суматоху тех лет. Они кажутся такими далекими, и все же, как и большая часть ее жизни, определяют ее настоящее, как почва, из которой произрастает все, что в нее посеяно. — А теперь он сенатор штата.

«Ух ты!» — хочет она сказать. Лексикон минувшей эпохи. «Ух ты!» За время ее жизни произошли некоторые изменения и в этой сфере.

— По-моему, они с Джун давным-давно разошлись, — говорит Сонни. — Насколько мне известно, она даже не живет здесь. — Подробности развода ей не запомнились. Память Сонни функционирует с перебоями, когда дело касается сплетен. Она нередко все путает, оговаривается и попадает в неудобное положение.

— А что это за бойфренд, с которым вы жили? — спрашивает Мариэтта. — Не тот, у кого сейчас своя колонка в газете?

Судья в очередной раз бросает неодобрительный взгляд в сторону секретаря, полноватой темнокожей женщины средних лет, которая, как всегда, упорно делает вид, будто ничего не замечает. В канцелярии суда, если там нет посторонних, между тремя женщинами возникает какая-то странная близость, особенно когда разговор заходит не на профессиональные темы, а сворачивает на домашние дела, мужчин, детей — царство женщин с его таинственным равенством. И все же Мариэтта не знает никаких рамок. Как она выражается! Словно Сонни подала ей некий документ, отчет о связях с мужчинами за всю свою жизнь. 1969–1970: Сет Вейсман, или Майкл Фрейн; 1970–1972: разные джентльмены с Филиппин; 1972–1975: продолжительный сухой период; 1977–1992: Чарльз Брейс. По правде говоря, эту информацию Мариэтта собирала по крупице, проявляя не только любопытство, но и настойчивость, переходящую в назойливость, что буквально парализует волю Сонни к сопротивлению. Вообще-то у Мариэтты вроде бы есть муж, Реймен, но у них свои проблемы. Поэтому для Мариэтты главный вопрос жизни: что происходит с любовью?