Дмитрий Вересов - Черный ворон

Вот она где пробудилась, так ожидаемая Адочкой женственность.

Случай выпал в первую субботу ноября, за два дня до праздников. После уроков Таня пошла на день рождения к Жене, школьной подруге. Там к ней быстренько подсел на редкость неприятный тип, приятель Жениного старшего брата, спортсмен, который, как на грех, несколько раз видел Таню в фехтовальном зале. Это обстоятельство послужило отправной точкой для беседы — точнее сказать, монолога пана Спортсмена, который затем переключился на подробности личной жизни известных фехтовальщиков и фехтовальщиц, анекдоты, поначалу невинные, но становящиеся все солонее. Вначале Таня отмалчивалась, потом начала огрызаться, да так задорно и едко, что гости валились от смеха под стол. Однако спортсмен, в отличие от школьных ухажеров, нисколько не стушевался, напротив, хохотал вместе со всеми, приписывая столь бурное веселье собственному остроумию. После очередного стакана портвейна он склонился к самому уху Тани и принялся нашептывать ей комплименты, оказавшиеся во много раз гаже анекдотов. Таня растерялась, чуть ли не впервые в жизни. Это заметил Максим, брат Жени. Он пригласил спортсмена покурить, видимо, что-то доходчиво объяснил ему, потому что спортсмен вернулся несколько удрученным, сразу ушел в соседнюю комнату и включил телевизор. Потом были шарады, танцы — Таня танцевала только с Максимом и Сережей Семеновым, — чай с конфетами и тортом. И только когда гости стали расходиться, появился трезвый и притихший спортсмен. Он оделся и вышел вместе со всеми. Большая часть гостей села на метро, потом откололись еще двое, потом еще. Наконец остались только Таня, спортсмен и Сережа Семенов.

— Танька, поздно уже, — сказал Сережа. — Проводить?

— Даму провожаю я, — сказал спортсмен, успевший по дороге извиниться перед Таней за свое неспортивное, как он выразился, поведение.

— Тань, ты как? — спросил Сережа.

— Пусть проводит, если ног не жалко, — сказала Таня. — Да тут и недалеко.

— Тады-лады, — сказал Сережа. — До после праздников!

И ушел в другую сторону. Таня со спортсменом завернули в переулок.

И тут все случилось почти так, как в стихах популярного тогда среди определенной части молодежи поэта Асадова, которые упоенно декламировали Танины одноклассницы из тех, что поглупее: «Два плечистых темных силуэта выросли вдруг в голубой дали». Силуэты, правда были не особенно плечистыми, но зато их было не два, а три, и один из них держал нож не «в кармане», а в руке.

— Стоп машина, — сказал, усмехнувшись, один из них, худой, остроносый, в вязаной шапке. — Служба съема. Снимайте, граждане и гражданки, часики, цацки, грошики вытряхайте.

— Мать вашу так! — срывающимся баском добавил другой, с ножом. Лицо его скрывалось в тени из-за огромного козырька кепки.

Таня не присматривалась к ним, приметив только, что все трое совсем молоденькие, старше ее от силы на год. Она метнула взгляд подальше и заметила шагах в пятнадцати, возле скамейки высокую мужскую фигуру, стоящую боком, но лицом вполоборота повернутую к ним.

Он! Сердце взволнованно стукнуло, Таня услышала в голове какой-то странный звоночек и совершенно перестала соображать, что делает. Ее вела неведомая сила, присутствие которой в себе она ощущала постоянно, но не понимала этой силы и не умела управлять ею.

Она победно улыбнулась худому налетчику, отстегнула Адины золотые часики, вручила ему и не спеша, гордо, уверенно прошла мимо опешивших юнцов прямо к высокому парню.

Тот заметил ее приближение и спокойно ждал.

Она подошла к нему вплотную и бесстрашно заглянула прямо в глаза.

— Давайте поспорим, что вы мне сейчас вернете мамины часы.

Он открыл рот, собираясь, видимо, спросить: «Какие часы?» Но вместо этого, не сводя с нее глаз, выпалил:

— Давайте.

Она поднялась на цыпочки, обвила его шею руками, стремительно поцеловала в губы и тут же отошла на полшага.

Поедая взглядом ее прекрасное лицо, невинное и безмятежное, высокий мужчина с присвистом выдохнул:

— Та-ак…

А она всматривалась в него. Он, он, конечно, он. И усы есть, правда, скорее усики. Лицо не то чтобы красивое, но сильное, волевое.

А за ее спиной слышались вскрики, мат, звуки ударов. Это дурак-спортсмен решил продемонстрировать владение приемами самбо и бокса. Потом послышался стук падающего тела.

Но она смотрела только на незнакомца. А он смотрел на нее. Пока к ним не подбежали налетчики, чем-то сильно взбудораженные.

— Слышь, Генерал, — тяжело дыша, сказал парень в огромной кепке. — Линять пора. Клиента, кажись, подрезали.

— Подрезали! — передразнил худой. — Сам же и подрезал, сявка!

— Тихо! — прикрикнул высокий. — Взяли что-нибудь?

— А то! — самодовольно сказал худой. — Все при всем!

— Уходим, — приказал высокий. — Пока вместе. Вон за тот дом.

— А как же эта? — спросил третий, в клетчатом пальто и без шапки. — Она ж тебя, Генерал, вон как сфотографировала. Заложит!

— Она со мной! — уже на быстром ходу бросил Генерал, а Таня, без труда поспевавшая за ним, добавила:

— Вот еще! Стану я из-за какого-то хама блудливого хороших людей закладывать.

Остановились за указанным домом под фонарем. Генерал внимательно огляделся. На улице в обе стороны было пусто.

— Доставай вещички! — скомандовал он. Стопщики вынули из карманов электронные часы спортсмена, довольно тугой бумажник, иностранную зажигалку, почти полную пачку «Кента» и золотые часики.

— Так, — сказал Генерал, забирая кошелек и часики. — Вам направо, нам налево.

— Ну-у, Генерал, — разочарованно протянул худой. — Мы ж старались…

— Вякать будешь, когда пригласят, — тихо, но весомо сказал Генерал. Худой замолчал.

— Ладно, — Генерал смягчился. — Вот вам ради праздничка.

И достал из бумажника спортсмена десятку.

— А теперь канайте отсюда! Понадобитесь — Петьку пришлю.

Юные налетчики скрылись. Под фонарем остались лишь Таня и Генерал.

— Прошу пани, не вы ли обронили? — сказал Генерал, с легким поклоном вручая Тане часы. — Так, говоришь, я хороший человек?

— Поживем — увидим, — с загадочной улыбкой ответила Таня.

— Поживем… — задумчиво повторил Генерал. — И откуда ты взялась такая?

— Какая «такая»?

— Ну… красивая. Смелая.

— Мама-папа родили.

— А целоваться полезла, чтобы тикалки вернули?

Она подняла часики на ладони и протянула ему. — Возьми.

Он молча смотрел на нее, не вынимая рук из карманов.

— Ладно, — сказала она, застегивая ремешок на запястье. — Поздно уже. Меня мама заждалась.

Он прищурился.

— Мама, значит… Ну, а если завтра, часиков в шесть, у «Зенита», а? Придешь?

— Приду.

— Без балды?

— Без балды.

— Тогда жду… Может, тебя до дому проводить, красивая? Темно ведь.