Дмитрий Вересов - Полет ворона

К величайшему своему изумлению Таня, пропустившая три четверти занятий из-за съемок, сдала зимнюю сессию без проблем и даже сохранила стипендию. То ли экзаменаторы были снисходительны, то ли помогла подготовка, полученная в техникуме. А может быть, случилось так потому, что с середины ноября, закончив съемки, поднажала, привела в порядок институтские дела и дом, успевший изрядно зарасти грязью. Кто знает?

Наступили каникулы. Поначалу Таня наслаждалась бездельем, вставала поздно, целыми днями смотрела телевизор, перечитала «Войну и мир», запивая чтение сладким кофе с печеньями или вафельным тортом, внушая себе что счастлива. Но ее хватило дня на три. На четвертый она вспомнила, что у нее есть муж, которого она не видела с самого Нового года — Золотарев в темпе заканчивал «По лезвию штыка», и Иван, загруженный работой по уши, не вылезал из квартиры патрона. И еще она вспомнила каторжные, но, в сущности, такие счастливые дни съемок… Надо же, прошло всего два месяца, а она почти забыла, что все это было в ее жизни — гримерная, костюмы, камеры, прожектора, окрики Терпсихоряна, озвучивание в темном тон-ателье, воротник малиновый… Таня вынула из сумочки картонный ленфильмовский прямоугольник и с тоской вгляделась в свою фотографию. «Татьяна Ларина. Актриса». Была, да вся вышла. И Никита пропал куда-то. Обои, что ли, переклеить, потолок побелить, пока время есть? Нет, зимой долго сохнуть будет, квартира выстудится… А сейчас она возьмет пемоксоль и отдраит кафель, ванну, унитаз. Давно пора.

Таня включила проигрыватель, поставила заграничную пластинку с песнями Челентано — подарок Никиты — и, надев передник, принялась за дело.

Бум-бум-бум.

Кто-то ломился в дверь, стучал сильно и, по всей вероятности, ногами. А звонок на что, спрашивается? Ванька, наверное, приперся, сейчас жрать требовать начнет. А в доме только банка кофе да три печенины. Или две? Отвыкла уже мужа кормить — за постоянным отсутствием такового.

«Не открою! — решила Таня. — Пусть в столовку идет».

Бум-бум-бум.

«Господи, какая же я дура! У меня тут музыка орет во всю ивановскую, а я не открываю — дескать, дома меня нет».

Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он держал коробку с тортом, букет гвоздик и бутылку шампанского.

— Здорово, мать, — сказал он, чмокнув ее в щеку, — не отворяют. Стучу — не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши. Так что пришлось бы тебе в одиночку добираться.

— Куда это добираться? — недоуменно спросила Таня.

— Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения не получала? Мы же всем выслали, по списку, вовремя.

— Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван ничего на этот год не выписал, а меня в институте заставили на какую-то «Комсомольскую жизнь» подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.

Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.

— Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?

— Да он дома и не бывает почти.

— Понятно… Постирушка или приборочка?

— Приборочка… Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда это мне явиться надо.

— Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что есть такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?

— Потихоньку начинаю забывать… Сейчас, потише сделаю.

Она забежала в комнату, и Челентано умолк.

— Так вот, — продолжил Никита, — имею счастье сообщить тебе, что некая фильма, «Особое задание» рекомая, благополучно смонтирована и готова предстать пред светлы очи взыскательной публики. Сегодня смотрины. Званы все, кто к оной фильме касательство имел, с одной стороны, и наиболее заслуженные представители общественности — с другой. Так что, будь любезна, сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.

— Ой! — сказала Таня и побежала отмываться.

— Вот-вот, — отозвался Никита, прошел, не снимая ботинок, в гостиную, поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил ее в центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из того же сервиза, расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и развалился в кресле, любуясь композицией.

— Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни ножик и две ложечки! — крикнул он.

В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.

— Ты что-то сказал? — спросила она.

— Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.

— Ничего, я феном, быстренько… Никита вздохнул и посмотрел на часы.

На «парад-алле» они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди знакомых лиц. Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет, знаменитый москвич Валентин Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В полумраке Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и не обратил на Таню внимания. Не было видно только Терпсихоряна, зато из-за занавеса доносился его характерный голос:

— …мы работали душа в душу и жили одной сплоченной семьей. Не обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь без забот — что харчо без перца…

Никита подтолкнул Таню локтем:

— Учитесь, Киса, как излагает! Народную мудрость небось на ходу придумал…

— Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, — продолжал заливаться Терпсихорян, — что зритель, ради которого мы работали, оценит и полюбит наш фильм, как любим его мы, весь наш сплоченный и дружный коллектив, который я с радостью представляю вам…

Из зала раздались аплодисменты. По просцениуму стремительно пробежала Адель Львовна — та самая полная дама, которая хлопала полосатой хлопушкой перед каждым дублем — и построила всех по ранжиру.

Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море человеческих лиц, неразличимых отсюда — зал был в полутьме, а свет падал сюда, на них, предъявляя зрителю тех, на кого он пришел посмотреть, — всех одинаково, прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.

Никита снова толкнул Таню в бок.

— Лучи славы, — проговорил он, не разжимая губ. — Купайтесь, мадам…

— С особой радостью представляю вам того, без кого не было бы сегодняшнего торжества, — вещал в микрофон Терпсихорян, — автора романа и сценария, выдающегося писателя и замечательного человека… — Он выдержал паузу. — Федор Михайлович Золотарев!