Дмитрий Вересов - Полет ворона

— С этой стороны чур не занимать, — вторглась в его размышления Таня. — Этот шкаф, секретер и кресло — мои. Буду уроки делать, курсовик писать. Кстати, совсем горю с курсовиком. Завтра перевезу бумажки, словари и засяду.

— Два ученых в доме, — улыбнулся Павел. — Про что курсовик-то?

— «Способы перевода существительных со значением «конец, край»».

— Предел, грань, граница, черта…

— Аминь и шиздец. Вот именно.

— И это что — наука?

— В твоем смысле — нет, но, согласись, неплохая подготовка к науке. Учишься работать со словарем, с источниками, систематизировать… Так что прошу не издеваться, а главное — не старайся вызвать во мне комплекс неполноценности. Ни в чем. Я его не принимаю. Договорились?

— Да, — тихо сказал Павел… Необыкновенная, неожиданная, загадочная…

— Но это еще не все, — Таня потянула за рукав. — Пошли досматривать.

Через коридор, оформленный так же, как прихожая и кухня, они вошли в третью комнату.

— Спальня! — гордо объявила Таня.

Здесь обивка, портьеры, ковер и обои были голубые, а мебель белая. Детали попросту прошли мимо внимания Павла, обалдевшего и даже несколько поникшего от впечатлений. Была ли там кровать? Была, наверное. Единственное, на что он обратил внимание, — на противоположную стену, совершенно пустую. Вместо обоев на ней была изображена картинка большого английского парка с прудом где дети в шапочках и коротких штанишках с лямочками под присмотром строгих гувернанток прямо с рук кормят лебедей, а в отдалении чинно прогуливаются пары под белыми кисейными зонтиками.

— А это что? — спросил Павел.

— Это?

Таня улыбнулась, подошла с самому краешку картины и взявшись за что-то, резко потянула вбок. Картина отъехала, и перед ними открылась еще одна комнатка, тоже вся голубая, залитая солнечным светом — и совершенно пустая. Таня тут же закрыла комнатку картиной.

— Этому мы найдем применение в нужное время, — с шутливой строгостью сказала она.

Когда закрылся вид на эту светлую комнатку, Павлу отчего-то сделалось грустно. Таня показывала ему ванную — в черном итальянском кафеле, сама ванна голубая, просторная, красивые стеклянные полочки со всякой всячиной, напротив голубой раковины-лепестка белая стиральная машина с иллюминатором посередине, — а мысли его приобретали все более невеселую окраску.

Осмотрев и туалет, в том же духе, что и ванная, они вернулись на кухню и сели за стол темного дерева.

Павел закурил. Руки его дрожали. Таня налила воды в новешенький красный чайник со свистком, поставила его на плиту и обернулась к мужу. Внимательно посмотрев на него, она села на другой стул и сказала:

— Дай и мне тоже.

Они курили и молчали. Павел несколько раз поднимал голову и открывал рот, но так ничего и не произнес.

— Ты что-то хотел сказать? — спросила Таня.

— Да! Да, хотел… Понимаешь, в Москве меня принимал у себя дома Рамзин. Нобелевский лауреат, на него весь ученый мир молится. Так вот, у него роскошная, великолепная квартира в престижном доме недалеко от университета. Я тогда подумал еще — вот стану я Рамзиным, будет и у меня такая же. И это будет честно, по заслугам. Но наша, эта вот квартира… Понимаешь, она не хуже, чем у Рамзина, только, может быть, поменьше… Ты была у нас дома, была на отцовской даче. Тоже неплохо, согласись. Но там дело другое. Отец — человек служилый, и в тот день, когда он уйдет на пенсию, нам будет предписано в двадцать четыре часа освободить дачу, и в те же двадцать четыре часа тихие люди в сером перещупают в нашем доме каждую вещь, отбирая и увозя все, на чем есть казенный инвентарный номер, — отцовский письменный стол, красный телефон-вертушку, сейф, так полюбившийся тебе ковер в гостиной. И это тоже будет честно, потому что таковы правила, которые он принял. Но я… я не заслужил… я не могу принять незаслуженного. Тем более принять от отца, который сам всю жизнь учил нас не стремиться жить на дармовщинку и не желать незаработанного. А теперь он поступил, как какой-нибудь среднеазиатский партийный бай, отгрохавший своему сыночку дворец на казенные деньги… Я не могу принять, и не могу простить…

— Все не так, — сказала Таня настолько спокойно, что Павел в изумлении поднял на нее глаза. — Сюда не вложено ни копейки казенных денег, и ни копейки денег Дмитрия Дормидонтовича.

— Тогда как?..

— А вот так. Видишь ли, я из очень благоустроенной семьи. Еще при Сталине благоустроенной. У отца были огромные деньги, ценности, дача под Москвой, домик в Крыму. Когда он уже сильно болел, но был еще в относительно здравом рассудке, он оставил официальную бумагу, по которой поделил свое имущество между Адой, братом и мною. И вот так я предпочла распорядиться частью своей доли. К тому же не забывай, что я три с половиной года работала на прилично оплачиваемой работе с хорошими премиями, а тратиться почти не было надобности. Так что первый взнос за квартиру уплачен не просто с моих денег, а с лично мной заработанных. Остальное пошло на мебель, отделку. Николай Николаевич — ты его знаешь, это фактический муж Ады — помог мне оформиться в этот кооператив. Потом мы с ним и Адой все просчитали, и я решила не вкладывать все деньги до конца, а взять часть у Николая Николаевича. Это, как ты говоришь, справедливо.

— Почему?

— Я же выписываюсь из Адиной квартиры и оставляю их там вдвоем. Моя комната — это, как минимум, эквивалент здешней кухни со всеми причиндалами.

— Но для меня-то все равно получается на дармовщинку.

— Э нет, скорее в кредит. Во-первых, эту квартиру надо выкупать еще десять лет, платить ежемесячно взносы. Это будет твоя забота. Во-вторых, ты будешь расплачиваться очень тяжким трудом.

— Каким?

— А быть моим мужем — это, по-твоему, легко? Павел рассмеялся, и всякое напряжение покинуло его.

— По-моему, это божественно!

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. — Таня привстала, перегнулась через стол и поцеловала Павла в щеку — Давай-ка по кофейку и собираться по-быстрому. Сегодня в Доме Кино «Крестного отца» показывают. С Марлоном Брандо.

Таня уверенно вела «Жигули» по запруженным городским улицам и время от времени бросала пытливый взгляд в сторону мужа. Похоже, озвученная ею версия приобретения квартиры никаких подозрений у него не вызвала. И не должна была — Таня знала, что великолепие их нового жилища не могло не породить вопросов, и заранее подготовила на эти вопросы убедительные ответы. Для каждого — свои.

Ее удивляло безоговорочное доверие Павла. Но все же тонкая душа чувствительна ко лжи. Собственно, лжи как таковой и не было. Скорее умолчание и некоторое смещение акцентов… Ну, не готов он знать всю правду, и никогда не будет готов.