Дмитрий Вересов - Крик ворона

Павел резко встал, опрокинув стул. Он опоздал на тридцать семь дней. Но на сорок не опоздает.

* * *

У Лилии Теодоровны Рафалович день упал на минус, с самого утра. Это ж мало того, что пришлось впустую прокатиться на СТО, где эти пропойцы так и не отрегулировали задний мост, и она была вынуждена в метро трястись через весь город в ателье, а там битый час объяснять, что нечего валить на «нестандартную фигуру», если у самих руки не из того места растут. Так еще и в молочном опять не было ряженки, а в булочной ее нагло обсчитали на тридцать копеек, а когда она тактично, но твердо на это указала, так ее же еще и обхамили! А дома что — если вы думаете, что лучше, так нет. В почтовом ящике очередное письмо от мамаши, якобы из Харькова, а на самом деле из Хайфы, и опять одни слезы: и жарко, и ноги болят, и Беллочкина родня ее не уважает, за приживалку держит, и картошка дороже апельсинов, и домой-то тянет, и березки в снегу снятся. А вонючий лагерный хозблок не снится? А коечка в грязном бараке, где тоже не духами пахнет, не снится? А не снится, сколько стоило ее оттуда вытащить и отфутболить на историческую родину?.. Только чуть отошла от письма, откупорила баночку пива из холодильника — так нате вам, звонит вторая мамаша, Ленькина тетя Рива, и очень интересно рассказывает про свои болячки ровно сорок три минуты по швейцарским часам. Так и это еще не все. Только повесила трубку, приходит Леня, злой как черт, говорит приятную новости что в торге лютует ОБХСС и многих уже таскали к следователю, и от расстройства ложится спать среди бела дня. Короче, когда снова зазвонил телефон, Лилия Теодоровна сняла трубку не в самом милом расположении духа.

Подозрительно взволнованный голос сказал:

— Леонида Рафаловйча, пожалуйста.

— Он отдыхает, — резко ответила Лилия Теодоровна.

— Это очень срочно.

— А кто его спрашивает?

— Это… это его друг детства. Вы только скажите ему, что… что произошла ошибка, Чернов жив, а погиб другой, и передайте…

У Лилий Теодоровны потемнело в глазах. Она хрипло вдохнула.

— Нет, это вы передайте, передайте вашему пахану, чтобы перестал нас преследовать! Если вы не того угрохали, это ваши проблемы! Мы вам его честно сдали! — провизжала она в трубку, и в ее визге мешались животный страх и лютая ненависть.

— Погодите, я…

Но она уже припечатала рычаг кулаком.

— Лиля! — прокричал из спальни Рафалович. — Кто звонил?

Она ответила не сразу.

— Какой-то пьяный идиот. Не туда попал и стал права качать.

Павел толкнул застекленную дверь и вошел.

— Хэлло, Пол! — Бенджи Олпорт, инспектор Иммиграционной службы, показал в улыбке все шестьдесят четыре зуба и, не вставая, протянул руку через стол. — Присаживайтесь. Есть для вас новости, уж не знаю, хорошие или плохие. Еще перед Рождеством я на всякий, случай закинул вашу анкетку в Муниципальную комиссию по благоустройству. Есть ответ. Положительный. Вы им подходите. Постоянное место в…

— В полиции нравов? — искренне изумился Павел. Олпорт расхохотался.

— Не смущайтесь. Девяносто пять процентов американцев сделали бы ту же ошибку. Все знают, что такое «vice squad», но «lice squads»-это шуточка только для служебного пользования. «Вшивая команда», а официально выражаясь, бригада эпидемнадзора. Приличное жалование, и занятие как раз для такого романтика, как вы.

Будете ходить в почти космическом скафандре и истреблять врагов человечества струёй из большого серебристого баллона. Как в «Звездных войнах». — Отхохотав минуты полторы, Олпорт опустился в кресло в полном изнеможении. — И будьте спокойны, место надежное. Пока в городе есть кварталы, где проживают полноправные граждане, страдающие избытком меланина и недостатком серого вещества, вшивой команде безработица не грозит. Ха-ха-ха! Ну не любят наши черные братья чистоту, и все тут. Только не считайте меня расистом, некоторые из афров — мои лучшие друзья… Ха-ха-ха, хорошая шутка, верно? Ну, что, старина, с вас пиво и чипсы!

— Спасибо, Бенджи, непременно… Я, собственно, зашел поставить вас в известность, что тоже получил положительный ответ на резюме, которое послал в Управление Национальных Парков. Меня приглашают на собеседование в Денвер, Колорадо.

— О-о, значит, романтике космоса вы предпочли романтику дикой природы? Суровые скалы, островерхие ели, медовые росы, форель играет в хрустальных ручьях, прекрасные альпинистки срываются в пропасть, а отважные рейнджеры их оттуда извлекают… Но если серьезно, Пол, романтика быстро приедается, а работа там довольно сволочная. Торчать в беспросветной глуши за двадцать миль отвратительной дороги до ближайшего бара с кегельбаном, патрулировать и в дождь и в снег, снимать со скалы обкурившихся тинэйджеров, лезть под дуло браконьера, развлекать досужих туристов, расчищать дорожки, как дворник, — и все это за гроши… К тому же, если вы возьмете работу в другом штате, потеряете право на пособие.

— Готов рискнуть, Бенджи. Что я теряю, если не подойду им и сразу же вернусь?

— Только деньги на авиабилеты. Но это ваши деньги. Ха-ха-ха!

— Хай, рейнджер! — приветливо сказала молодая женщина, сидящая у костра. — Мы что-то нарушили?

— Темнеет, мэм, вам пора спускаться, если не хотите ночевать на скале, — сказал Павел.

— А если мы именно этого и хотим? — с озорной улыбкой спросила женщина.

— В таком случае, мэм, правила обязывают выписать вам счет в пятьдесят долларов за суточное пребывание на территории национального парка и зачитать вам инструкцию по правилам поведения в национальном парке в ночное время.

— Окэй! — Женщина вздохнула, отвернулась и крикнула куда-то за спину на почти безупречном русском языке: — Эй, Алекс, иди сюда, это интересно! Этот олух собирается читать нам инструкцию!

Павел так и сел, раскрыв рот от изумления. Но его рот раскрылся значительно шире, когда из-за кустов показался все такой же взъерошенный и рыжий Шурка Неприятных в необъятных цветастых шортах до колен.

— Miranda Writ? — недовольно спросил Шурка с жутким акцентом, видимо, не зная, как передать это сугубо американское понятие по-русски. — Он будет нас инструктировать о наших правах? Спроси, за что нас арестовывают?

— За непроходимый и клинический идиотизм, — брякнул по-русски несколько пришедший в себя Павел.

Тут уже женщина раскрыла рот, а Шурка, сразу не врубившись, что рейнджер-то заговорил на его родном языке, набычился и сжал кулаки.

— Да кто ты такой… ой!

— Незримый герой… ой-ой! — передразнил Павел. — А ты, Шурка, все такой же.

И никакой Гоголь не описал бы последовавшую за этими словами немую сцену.

Так в жизни Павла сверкнула очередная судьбоносная встреча. Причем судьбоносная применительно не только к будущему: Аланна, — так звали эту женщину, Шуркииу американскую жену, — невольно прочертила для Павла значительный кусок его прошлого.