Дмитрий Вересов - Избранник ворона

— М-да, масштабный деятель этот москвич, — в задумчивости проговорил Нил. — Кстати, ты ни разу не упомянул его имя. Это кто-нибудь очень известный? Очень высокопоставленный?

— Ну, известность его достаточно ограничена, к всенародной славе он не стремится, а что касается должности, то этот гражданин скромно трудится в постоянном представительстве одной из союзных республик.

— Но почему тогда он пользуется таким колоссальным влиянием?

— Видишь ли, во все времена существовали люди, наделенные особым талантом — умением быть нужными.

— А разве это плохо? Ненужные люди — они никому не нужны.

— Нужность таких людей специфична. Когда предлагают запретный плод плюс гарантии безнаказанности, устоять не всегда легко. Тем более, когда есть чем оплатить услугу, а плод уж больно сладок.

— Поставляет девочек Папе Римскому и вино персидскому шаху?

— Если твои слова понимать в метафорическом смысле, то ты попал в точку. Подумай, что в нашем обществе можно считать эквивалентом вина или свинины для мусульманина или половых связей для католического священника?

— Ну, не знаю… Романы Солженицына?

— Смешной ты… Одна половина клиентов нашего московского друга такой фамилии вообще не знают, а другая имеет неограниченный доступ к любой антисоветской макулатуре, причем многим даже вменяется в обязанность ознакомиться с ней, чтобы знать противника в лицо. Кстати, и тебе полезно было бы взглянуть.

— На Солженицына?

— Нет, на более непосредственного противника. Асуров выложил на стол третью фотографию. Запечатленный на ней мужчина был лыс и худ, но этим сходство с валютчиком Евсеевым исчерпывалось. Тонкие, иронично изогнутые губы, умный взгляд круглых совиных глаз, крупный прямой нос, глубокая вертикальная морщина посреди широкого лба…

— Так ты знаешь его? — хлестко спросил Асуров, не сводя глаз с Нила. — Откуда?

— Показалось, — хрипло ответил Нил. — Этого просто не может быть…

— Чего не может быть?

— Понимаешь… когда я совсем мальчишкой проболтался незнакомому человеку насчет… ну, насчет одной семейной драгоценности… А потом ее украли прямо из квартиры. Больше ничего не взяли.

— И этот человек был он? — Асуров ткнул в фотографию.

— Похож. Тот был, конечно, моложе и не та: кой… ну, не такой властный. А этому бы Юлия Цезаря играть.

— Тоже заметил? В наших оперативных разработках он и проходил как Цезарь.

— Ты так и не сказал, чем именно совращает наших непорочных граждан московский Цезарь, — чуть успокоившись, заметил Нил.

— Возможностью делать деньги.

— Извини, но мне казалось, что его интересуют как раз те круги, которые не страдают от недостатка денег.

— Вот именно. Они страдают от их избытка. Когда у человека появляется лишняя пятерка, он покупает бутылку водки или билет в театр, двести рублей — и он приобретает новый костюм или путевку в Крым, несколько тысяч — автомобиль или дачу. Но когда все это уже есть, а в кубышке еще позвякивают денежки, то как-то обидно их тратить на восьмой по счету гарнитур из карельской березы или на десятую брошь белого золота. Начинает хотеться заводиков, пароходиков, счетов в швейцарском банке, недвижимости во Франции и акций в нефтяных компаниях… Аппетит приходит во время еды. Но вся загвоздка в том, что при нашей системе гражданин имеет право на личную собственность, но на собственность частную, то есть приносящую доход, права не имеет.

— Иными словами, наличие у жены хитрого завмага восемнадцати норковых шуб законом не возбраняется, а наличие у старушки на рынке нескольких кульков с семечками законом преследуется? Я правильно понял?

— Примерно так. Помяни мое слово, эта нестыковочка для социализма окажется поопасней всех Солженицыных вместе взятых, только одни этого не видят, а другие видеть не хотят. Зато вот эти господа, — Асуров ткнул пальцем в фотографию Цезаря, — все видят, и действуют соответственно… А теперь представь себе, что ты судья…

— Я не судья, — прервал его Нил.

— Ну тогда следователь, частный детектив, вроде Шерлока Холмса. Разве тебе никогда не хотелось хоть немного побыть Шерлоком Холмсом? У тебя есть факты, есть характеристики основных фигурантов. Тебе предстоит ответить на несколько вопросов. Вопрос первый: была ли смерть твоей жены результатом несчастного случая, самоубийства или убийства?

— Убийства, — побелевшими губами выговорил Нил.

— А смерть Штольца-Васютинского?

— Тоже.

— Смерть Бриллианта?

— Не уверен, но скорее всего.

— Были ли эти убийства преднамеренными?

— Были.

— Имелся ли во всех случаях корыстный мотив?

— Да.

— Кто виновен в совершении этих убийств?

— Он. — Нил показал на фотографию Цезаря.

< Разумеется, про фальшивые доллары Нилу наврали. Иначе им было бы трудно убедить его в том, что в смерти Линды повинен шеф, и склонить к агентурной работе в его ближайшем окружении. А именно такая задача была поставлена перед Ковалевым, а тот, в свою очередь, довел ее до Асурова, тогда еще честного служаки… По той же причине утаили еще один примечательный факт — при вскрытии, в желудке Линды (только Линды!) обнаружили лошадиную дозу мышьяка. В отличие от Линдиных, мотивы Ринго были, полагаю, сугубо деловые — убирал подельницу, не хотел делиться… (Прим. Т. Захаржевской) >.

— Должен ли виновный предстать перед судом и понести заслуженное наказание? — прокурорским тоном осведомился Асуров.

— Должен… Но ведь нет никаких улик, никаких свидетелей, а при его связях…

— Согласен. Вероятнее всего, конкретно по этому делу привлечь его безнадежно. Но ты уверен, что его бурная деятельность свободна от других аналогичных эпизодов? Разве смерть Линды хотя бы частично отомщенной, даже если он пойдет под расстрел не за ее убийство, а, скажем, за крупные экономические преступления?

— Конечно. Но при его всемогуществе что вы сумеете ему инкриминировать?

— Ну, он пока еще не Генеральный Секретарь и даже не Господь Бог. И на него можно найти управу. Если с пуленепробиваемыми фактами выйти на самого Андропова, на Политбюро…

— А как вы добудете такие факты? Неужели вы думаете, что он допустит до своего хозяйства энтузиастов-правдолюбцев из чухонской провинции?

— Факты добудешь нам ты! — грохнул совсем рядом новый голос.

Нил вздрогнул, поглядел туда, откуда доносился этот голос — и вздрогнул еще раз.

Доктор Евгений Николаевич был чрезвычайно внушителен и почти неузнаваем. И дело было не только в безупречно отутюженной генеральской форме. Изменилась осанка, четче обозначились квадратные челюсти, вместо профессорской бородки рельефно вырисовывался бритый крутой подбородок, во взгляде проступил металл. Завидев генерала, Асуров поспешно встал, автоматически вскочил и Нил.