Дмитрий Вересов - Избранник ворона

Померкни, день! Оденься в траур, небо!

Кометы, вестницы судьбы народов,

Бичуйте неприязненные звезды,

Что Генриха кончине обрекли!

Он слишком славен был, чтоб долго править… —

декламировал он нараспев остолбеневшим мальчишкам во дворе, и тут же, воспользовавшись их замешательством, предлагал разделиться на Ланкастеров и Йорков и начать войну Алой и Белой розы. Они смотрели на него, как на полного придурка, но дразниться уже побаивались — психованный, поди знай, что может выкинуть… А он не останавливался на достигнутом, открывал для себя большой географический атлас, «Библиотеку приключений».

Теперь он окончательно понял, кем хочет быть. Только полярным летчиком. Как Саня Григорьев. До чего же здорово, что и фамилия у него самая подходящая для полярного летчика. Баренцев — как студеное море!

Избрав героя, надо во всем повторить его путь. Начать, как начинал он. В данном случае — бежать из дома.

Воспользовавшись отсутствием бабушки, он быстренько затолкал в рюкзачок старый драный свитер и варежки на случай зимы, полбуханки хлеба и большое румяное яблоко, книгу «Два капитана», карманный фонарик с севшей батарейкой, отцовский компас и три коробка спичек — а то какой же он путешественник без фонарика, компаса и спичек?

Все благоприятствовало его начинанию. Сырая, промозглая погода, простоявшая весь март и начало апреля, в одночасье рассосалась. Выглянуло солнышко, теплый ветер разогнал последние облака и приоткрыл небо — голубое, бездонное. Нилушка отвык от такого неба и, выйдя во двор, залюбовался им, подняв голову.

— Мой папа летает по тебе, — сказал он. — А я когда-нибудь полечу еще выше, прямо в космос. Как Гагарин и Титов.

В полярные летчики больше не хотелось, хотелось сразу в космонавты. Нилушка даже забыл, зачем, собственно, вышел, пробродил немного по двору, то и дело обращая к небу блаженную улыбку, съел яблоко, да и поднялся домой. А вечером пришла телеграмма, что отел уже в пути и будет через три дня.

— Ждали?

— Как манны небесной. Понимаете, во мне тогда проклюнулось нормальное мальчишеское естество — библиотека приключений, самолетики, побег из дома. И это было так созвучно образу отца…

— Что же вы замолчали, Нил Романович? Неприятно говорить на эту тему?

— Скорее, неловко. Неужели вам интересно второй день кряду выслушивать мои… мемуары? Не жалко тратить время на такие пустяки?

— Это не пустяки, и это мое время. И моя работа. Мне за нее жалованье платят… Так что отец? Оправдал ваши ожидания?

Нилушка напросился ехать вместе с мамой в аэропорт, ночью долго ворочался с боку на бок, заснул только под утро, но немедленно, бодро вскочил, едва лишь мама подошла к нему и ласково тронула за плечо — мол, пора.

Мамин сослуживец, баритон Даваев, заехал за ними на своей зеленой «Победе», и они тронулись через утренний, солнечный город. Нилушка ерзал на заднем сиденьи, вертел головой, разглядывая незнакомые дома и улицы.

Рейс немного задерживался, и мама с Даваевым сели в кресла в полупустом зале ожидания, а Нилушка тут же прилепился носом к большому витринному стеклу, выходящему прямо на летное поле, поедал глазами выстроившиеся в рядок большие серые самолеты, смотрел на людей, сновавших по полю. С особым вниманием он вглядывался в тех, на ком была надета синяя форма. Это, конечно же, летчики, и надо не пропустить среди них папу…

— Пойдем, Нилушка, — неожиданно произнесла позади него мама. — Наш самолет объявили.

Они двинулись к дальним воротам, из которых вскоре стали выходить веселые загорелые люди с шальными глазами. Другие, стоявшие у ворот, подбегали к прилетевшим, обнимали, целовали, дарили цветы. Нилушка, еще толком не разглядев, животом почувствовал, что вон тот дяденька, лысый, усатый, в мятом сером пиджачке, совсем непохожий на свои фотографии, еще только приближающийся к воротам — это и есть…

— Мама! — заверещал он на весь зал. — Мама! Папа!

Все обернулись и с улыбками посмотрели на него.

— Тише, не ори так… Да где, где ты увидел папу?

— Да вон там же!

И первым повис на шее вмиг остолбеневшего, Глупо улыбающегося майора Баренцева.

— Вымахал-то… — частично обретя дар речи, пробормотал майор. — Совсем мужик стал.

— Папа, папа, папа, — лепетал Нилушка, тычась носом в выбритую до синевы щеку, а в голове кружила одна, но очень радостная мысль: «Я — мужик!»

Такая самооценка крепла и развивалась в нем те два бесконечно счастливых, но таких коротких месяца, когда отец был рядом. Он бегал за отцом, словно хвостик за собакой, — на базар, в парикмахерскую, до ларька с газетами или папиросами, всегда норовил, проходя по двору, взять его за руку, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что это — его папа, и очень тяжело переживал, что отец все время ходил в гражданском и внешним видом своим никак не подтверждал свою принадлежность к героической профессии военного летчика.

В первый же вечер, с муками дождавшись наконец, когда встанет отец, прилегший отдохнуть с дороги, Нилушка показал ему свои тетрадочки с картинами воздушных боев, сам встал рядом, комментировал, без обиды выслушивал профессиональные замечания, касающиеся технических погрешностей, тут же кидался исправлять рисунок. Потом обоим это надоело, и они принялись шутейно бороться. Несколько раз отец перекувыркивал в воздухе визжащего от восторга Нилушку и швырял на широкую мамину кровать, потом поддался и шлепнулся сам, якобы от ловкой Ниловой подсечки.

— А с мускулами, брат у тебя того… имеются, как говорится, недоработки. — Отец двумя пальцами обхватил пухлую мальчишескую ручонку повыше локтя. — Кисель, а не мускулы… Вот смотри. — Баренцев-старший согнул руку и позволил сынишке потрогать взбугрившийся под коричневой кожей бицепс. — Ну ничего, это мы исправим.

Наутро они пошли на Литейный в спортивный магазин и купили Нилушке экспандер и пару самых маленьких, полукилограммовых гантелей. Себе отец выбрал большие, сборные, на пятнадцать килограммов.

— Надо, понимаешь, форму держать, — объяснил он сыну.

После этого они каждое утро делали основательную, до пота, зарядку, сопровождаемую спартанскими водными процедурами, в течение которых Нилушка беспрерывно верещал, а бабушка, проходя мимо ванной, недовольно хмурилась.

Потом побывали в магазине «Юный техник» на Садовой, где накупили такую кучу заготовок для авиамоделей, что домой пришлось возвращаться на такси.

Под руководством отца Нилушка, высунув от старания язык, вырезал, клеил, прилаживал к тонким деревянным планочкам проволочные нервюры, аккуратно, чтобы без морщин, обтягивал каркас крыльев тонкой папиросной бумагой… Первый планер пошли испытывать в Михайловский сад всей семьей, только бабушка отказалась. Как было радостно, когда легкая, белоснежная модель, сделанная собственными руками, взмыла в небо и не спеша поплыла над лужайкой, над скамейками, где все сидящие дружно, как по команде, подняли головы и посмотрели вверх, над кронами деревьев. И как горько, когда внезапный порыв ветра подхватил его гордую птицу и безжалостно швырнул на середину Мойки, и достать ее оттуда не было никакой возможности.