Сэм Тэйлор - Амнезия

Наступило молчание. Гость снова уставился в перископ.

— Что за чудная ночь, — пробормотал он.

Я не знал, что сказать. У меня было о чем расспросить его, но я боялся, что меня вряд ли обрадуют ответы.

Гость словно прочел мои мысли.

— Наверное, тебе интересно, что случилось с тобой в будущем?

— Вряд ли ты согласишься ответить.

Во взгляде гостя появилась какая-то странная мягкость.

— Ну, подробностей от меня не жди, хотя уверяю, хуже уже не будет.

Он протянул руку и коснулся моего плеча. Я инстинктивно отпрянул. Гость печально улыбнулся.

— Послушайся моего совета: забудь о будущем, живи настоящим.

Мы снова помолчали. Наверняка он думал, что я пытаюсь переварить его поучение, а я тем временем заметил в его рассуждениях серьезный изъян.

— Так значит, ты помнишь, что случилось с тобой в тридцать?

На лице гостя промелькнуло удивление, прежде чем на смену ему вернулась обычная улыбка всезнайки.

— Брось, разве кто-нибудь помнит свои сны?

— Верно, но ты сказал, что читал мои дневники. Разве там ничего об этом нет?

— Нет. Ничего.

Наши глаза встретились. Я первым отвел взгляд. Я не мог этого вынести — все равно что смотреть на свое отражение в зеркало.

Да, и еще кое-что. Он сказал мне, что я выбрал неверное место. Однако к тому времени я уже и сам об этом догадался.

Джеймс захлопнул черный блокнот, поднял черную коробку и стал подниматься на чердак навстречу своей судьбе.

Я открыл блокнот и прочел то, что он написал. Удивительно, как его воспоминания о нашей встрече отличались от моих! Иногда он намеренно искажал мои слова, а то, что не мог объяснить, просто опускал. И все же, несмотря на все умолчания и вспышки враждебности, я ощущал жалость к своему юному «я». Ему здорово досталось, а впереди ждали новые испытания.

К тому же я солгал, когда сказал ему, что в его дневнике не описана наша встреча, но человеческие создания должны верить, что их будущее неизвестно, иначе они перестают ощущать себя свободными. Мне тоже однажды приснилось, что я встретил седовласого и суицидального типа — будущего меня. Однако это был только сон.

Держа в руках черную коробку, Джеймс медленно поднимался на второй этаж — такой же белый и чистый, как первый. Он постоял на лестничной площадке, любуясь плодами своих трудов. Обернувшись, Джеймс с ужасом заметил на стене темную стрелку, указывающую на чердак. Выше все было иным: пыль, грязь, отодранные обои, скрипучие ступени, холодный, неизвестно откуда взявшийся сквозняк.

На верхней площадке Джеймс залез в карман и вытащил ключ, тот, что дал ему доктор Ланарк. Этим ключом он открыл дверь на чердак — в комнату, из окна которой выбросился Иен Дейтон. Оставалось выяснить почему.

Джеймс прислушался, но уловил только звук собственного дыхания. Присмотревшись, он различил кровать, стол, шкаф и книжную полку. Толстый слой пыли, ничего отталкивающего или ужасного. Он подошел к распахнутому настежь окну. Отсюда открывался знакомый до головокружения вид на скат крыши, яблоню, газон и скромную каменную плиту, на которой были выгравированы две буквы, отсюда не видимые.

Джеймс уселся на пол под окном и поставил коробку между ног. Время пришло: он уже чувствовал приближение волны. Воспоминания вот-вот вернутся. Он вставил ключ в замок. Поворот, щелчок. Крышка открылась. Внутри лежали четыре блокнота в черных виниловых обложках с тиснеными золотыми буквами: 1991, 1992, 1993, 1994. Джеймс пролистал их и отложил в сторону. Правда скрывалась не здесь. И вот на дне коробки он нашел то, что искал. Он взял в руки первый листок и начал читать…

С тех пор как я написал это признание, прошли месяцы. За окном суровый декабрь 1893 года, и воспоминания о нашей печальной истории удаляются все дальше. Многие подробности уже навсегда стерлись из памяти, но поскольку, кроме меня, некому поведать миру о том, что случилось, некому сохранить эти печальные события для вечности, перед смертью я должен признаться во всем. Итак, дамы и господа, сейчас вам предстоит узреть чудо! Я готов продемонстрировать трюк, который ученые и теологи полагают невозможным. Без помощи хитроумных устройств я — плотный комок тканей, сосудов и электрических волн, из которых состоит мой мозг, — перенесусь в прошлое и попробую завершить нашу историю, прежде чем завершится моя собственная.

Но сначала позволь привлечь твое слабеющее внимание, о читатель, открыв мою тайну! Меня зовут не Мартин Твейт. Вернее сказать, звали. Ивэн и Анжелина, Сара и доктор Ланарк — все они знали меня под другим именем. Мое настоящее имя Джон Прайс, и отныне я не вижу необходимости скрывать его, ибо моя история — не бульварный роман. Я смиренно предлагаю тебе правдивое и честное описание событий. Ты должен верить мне, о читатель, даже если поначалу некоторые обстоятельства этой грустной истории покажутся тебе надуманными или слишком мелодраматическими.

Третьего мая я сошел на берег в Портсмуте и без промедления отправился в Лондон. К вечеру того же дня я успел снять комнату, перенести туда вещи и изрядно проголодаться. Заказав в «Зеленом человечке» похлебку и эль и отужинав, я отправился в Мейфэр. Вечернее небо розовело в лучах закатного солнца, освещавшего надменные фасады роскошных особняков. Постепенно бледная розовость уступила место бирюзе. На небе зажигались звезды. Я подошел к дому номер двадцать один по Лафф-стрит. Стоило мне коснуться дверного молотка в виде львиной головы, как перед мысленным взором всплыло лицо Анжелины в тот день, когда она призналась мне, что дала слово другому. Сердце глухо забилось в груди. Одновременно в ушах зазвучали слова Герарда Огилви. Вспомнив о его гнусных обвинениях, я отпрянул от двери. Дом нависал надо мной, спокойный и невозмутимый, а где-то внутри этих кирпичных стен находилась она: радость моих очей, сладость моих уст. Внезапно меня охватило мрачное предчувствие, и, больше не рассуждая, я пересек улицу и юркнул в дверной проем, в котором некогда провел столько ночей, выслеживая Анжелину. Мной овладело какое-то новое чувство — спокойствие и отстраненность. Я занял позицию и приготовился наблюдать. Мысленно я пытался оправдаться перед собой: это всего лишь разумная предосторожность, ничего страшного не случится, и еще до наступления ночи мы окажемся в объятиях друг друга. О, предательская надежда! О, заслуженные подозрения!

В девять вечера она вышла из дома, и сердце мое упало. Я не мог поверить, что все это время она продолжала жить и дышать, словно меня не существовало на свете! И она ничуть не утратила своей божественной, обжигающей душу красоты! Как мне хотелось окликнуть ее, перебежать через улицу и увидеть, как на лице Анжелины удивление сменится радостью… но я не мог. Что-то внутри меня — мое темное, подозрительное, холодное «я» — удержало руку от приветственного жеста, а голос от крика. И вместо того чтобы броситься в объятия Анжелине, я начал преследование: незаметная тень, детектив, выслеживающий преступника.