Марек Краевский - Призраки Бреслау

Поначалу всюду было тихо, но потом послышался звон цепей и бряцание оков. Философ не поднял глаз от таблички, не отложил стило в сторону и остался глух к шумам. Звуки, однако, усиливались и приближались; теперь они раздавались уже у самой двери, а вскоре и в той комнате, где он сидел.

Философ огляделся и увидал призрак, с виду тот самый, какой ему описывали. Фантом остановился поодаль и поманил Афинодора пальцем, как бы приглашая идти за собою. Тот, впрочем, опять взялся за стило и восковые таблички. Дух гремел цепями уже над головой философа, а он все писал. Когда Афинодор вновь посмотрел на фигуру, она делала ему те же знаки, что и раньше. Философ, не медля более, встал, взял светильник и отправился за привидением. Оно шло медленным шагом, точно изнемогая под тяжестью цепей. Свернув во двор дома, призрак внезапно растаял в воздухе. Оставшись один, Афинодор нарвал немного листьев и травы и обозначил место, где исчезла фигура.

На следующее утро Афинодор обратился к городским властям и потребовал, чтобы указанное им место было раскопано. Желание его было исполнено, и там обнаружились нагие человеческие кости, опутанные приросшими к ним цепями, тело же с течением времени сгнило в земле. Останки были тщательно собраны и официально погребены. С того дня явления духа в этом доме прекратились».

Какой вывод следует из Плиниева текста? Духовный элемент в человеке можно абстрагировать и затем перципировать через запрет возвращения, который надлежит соответствующим образом обусловить. Может быть, это и есть метод для активации пучков духовной энергии? Посмотрим. Эксперимент произведен, его результаты проверит время. Как я это сделал? Я изолировал этого человека и принудил написать признание в прелюбодеянии – страшный для него шаг, ведь он весь пропитан буржуазной моралью. Поздней ночью я доставил этого человека в известное место, связанного, с кляпом во рту. Я освободил ему правую руку и велел опровергнуть ранее сделанное заявление, обещая при этом, что если он меня послушается, то второе письмо я передам его жене. Он что-то лихорадочно нацарапал. Опровержение я у него тут же забрал и спрятал под решетку, прикрывающую слив. Я видел его ярость и боль. «Я еще вернусь сюда», – говорили его глаза. Оставалось только вынести его, погрузить в пролетку, и мы уехали. Потом я его убил и оставил в таком месте, где его скоро найдут. Его дух вернется и привлечет внимание жильцов к решетке слива.

Врач-венеролог Корнелиус Рютгард по средам принимал пациентов в своей пятикомнатной квартире на Ландсбергштрассе, 8, у Южного парка. Квартира эта занимала весь второй этаж отдельно стоящего здания, так что окна выходили на все четыре стороны света. Из одной ванной комнаты (всего их было две) открывался вид на парк. Этим-то видом и любовалась молодая женщина, после обследования натягивая на себя очень длинные панталоны. Тем временем доктор Рютгард, сидя в кабинете, выписывал ей рецепт на сальварсан и с улыбкой вспоминал горячие заверения, что с тех пор, как муж погиб на войне (то есть за последний год), у нее не было ни с кем половых сношений. Только вот состояние ее здоровья указывало на обратное, а дату, когда она «предавалась блуду» в последний раз, доктор мог бы установить с точностью до нескольких дней. Делая вид, что не сомневается в словах пациентки, доктор проводил ее до двери, вернулся в кабинет и выглянул на улицу. Женщина подошла к сверкающему «даймлеру», поджидавшему ее под фонарем, но садиться в машину не стала, только распахнула дверь и с расстроенным видом долго объясняла что-то человеку в автомобиле. Рютгард знал, что будет дальше, ему уже чудились взбешенное рычание зараженного кавалера и рев срывающейся с места машины.

Все эти звуки он, несомненно, и услышал бы, если бы не громкие голоса и бренчание фортепиано в гостиной, расположенной по соседству с кабинетом.

Рютгард резким движением распахнул дверь.

Странная картина предстала его взору. У рояля сидели два юных незнакомца и в четыре руки барабанили по клавишам. Именно здесь под пальцами его умершей несколько лет назад жены рождались прозрачные пейзажи «Вариаций Гольдберга» и выверенные фрагменты «Хорошо темперированного клавира». Вокруг рояля в паре с каким-то верзилой прыгала в диком танце девятнадцатилетняя дочь доктора, Кристель. И она, и ее партнер глупо ухмылялись и гримасничали, из чего следовало, что варварские аккорды доставляют им невыразимое наслаждение.

Рютгард потянул носом и ощутил запах пота, который ненавидел наравне со вшами (еще год назад на Восточном фронте просто изводившими его) и бледными спирохетами (разрушавшими тела его пациентов). Источник запаха, притом сильного, доктор обнаружил быстро: темные пятна под мышками у одного из пианистов. Заметив доктора, музыканты сразу встали и вежливо поклонились, танцор прекратил выделывать свои коленца, наклонил голову и щелкнул каблуками. По лицу Кристель, раскрасневшемуся от танца (хотя только слепец мог бы назвать этот набор телодвижений танцем), блуждала улыбка. Рютгард не был слеп, обоняния не потерял и отреагировал резко.

– Что за готтентотские пляски? – закричал он. – Что за рычание диких зверей? Прощайте, господа! Шевелитесь!

– Папа, извини, – испуганно залепетала Кристель. – Мы просто немного подурачились…

– Прошу тебя, помолчи, – задыхался доктор. – Отправляйся в свою комнату! А с вами я уже попрощался! Мне что, два раза повторять?

Мгновение – и молодые люди улетучились, чего никак нельзя было сказать о запахе. Рютгард распахнул окно, с облегчением вдохнул свежий воздух, наполненный ароматами позднего лета, уселся в кресло и посмотрел на Кристель. Дочь ничем не напоминала его жену, в ней не чувствовалось того тепла, мягкости и хрупкости, которые доктор так любил. Кристель выросла девушкой своенравной, спортивной, угловатой, сильной и независимой. «И уже, скорее всего, потеряла невинность», – с болью подумал отец, представляя себе дочку под каким-нибудь вонючим самцом.

– Кристель, – начал Рютгард самым кротким тоном, на какой только был способен, – наша гостиная – не цирковая арена. Как ты могла позволить этим вандалам надругаться над роялем, на котором играла твоя мать?

– А что бы ты, папа, сказал, – фыркнула Кристель, – если бы один из этих дикарей стал твоим зятем?

И, не дожидаясь ответа, удалилась в свою комнату.

Рютгард мрачно закурил сигару и попытался успокоиться, переводя взгляд с одного роскошного предмета обстановки на другой. Эту квартиру со всей мебелью он снимал уже год за тысячу марок в месяц – сумма немалая. Пять комнат и две ванные. Столетние книги. Картины восемнадцатого века. Турецкие и арабские ковры. И среди всего этого великолепия его половозрелая молочно-белая дочка с тупым быком, у которого способностей хватает только на то, чтобы влезть Кристель между ног…