Лорен Бьюкес - Зоосити

Я достаю из-за спины Ленивца. Он жалобно хнычет.

— Если боишься, я сам сделаю, — немного раздраженно предлагает сангома.

— Нет, ничего. Иди сюда, приятель. Сейчас я тебя уколю.

Ленивец протягивает лапу и отворачивается; я протыкаю ему тонкую кожу на предплечье. Через миг на меху выступает яркая капля крови. Сангома протягивает мне сухой лист, я промокаю им кровь. Сангома помещает окровавленный лист в ступку. Наконец, он подливает в смесь молочно-желтую жидкость из бутыли — то ли гной, то ли слизь, то ли непастеризованное кислое молоко. Даже не знаю, что хуже. Наверное, все дело в источнике. Полученную смесь он наливает в жестяную кружку.

— Это мути? Зелье?

— Оно не для лечения. Оно поможет тебе понять… Пей!

В свое время я выпила свою долю сомнительных жидкостей и еще больше дряни впустила в организм через кровоток. Как-то лет в пятнадцать я глотнула денатурата из бутыли — мы украли ее в подсобке художественного магазина. Дрянь оказалась страшная. Потом меня долго выворачивало наизнанку.

— Если вы думаете, что я стану это пить, вы ненормальный!

— Перестань сопротивляться! — говорит он и так резко прижимает жестяную кружку к моим губам, что я прокусываю губу. Ошеломленная, я глотаю; гадость стекает вниз по горлу. Она теплая, склизкая, горькая и сладкая, как раздавленные личинки, вышедшие из пищеварительной системы крысы. Как дерьмо, смерть и гниль, вместе взятые. Ленивец соскальзывает с моей спины; он как-то обмяк, словно мешок с утопленными котятами. Я падаю на четвереньки; задыхаюсь, кашляю, но из меня выходят только длинные нити слюны. Потом начинаются судороги.

Мне три года; я сижу в парке и ем мелкие розовые цветочки клевера. Они невыносимо горькие; я вздрагиваю всякий раз, как разжевываю очередной цветок. И все-таки тянусь за следующим. Тандо падает с горки; я замечаю это лишь краем глаза. Я слишком сосредоточена на том, что жую горькие цветочки. Тандо подбегает ко мне и с гордостью показывает разбитую коленку. По его ноге течет кровь, липкая, как мед.

Человек в резиновых перчатках и маске соскребает комочки мозга и кусочки черепа Тандо с куста маргариток.

Мои родители не приходят на процесс. Я пытаюсь дозвониться им с тюремного телефона-автомата; на экране мигают секунды, которые отсчитывают, сколько времени мне еще осталось, пока не закончатся деньги.

Я хожу туда-сюда у входа в отделение скорой помощи клиники имени Шарлотты Махеке, курю одну сигарету за другой — практически глотаю их. В голове одна-единственная мысль: «Только не умирай!» Я еще под кайфом и не замечаю, как от деревьев отделяются тени. Они все больше сгущаются. Так же в определенном состоянии ведут себя плесневые грибки: они собираются вместе, притягиваются, образуют гигантское сообщество. Только плесневые грибки распространяются не с таким жутким хлюпающим звуком — громким, словно небо вспарывает самолет. Плесневые грибки не являются по твою душу, чтобы утащить тебя во мрак.

Тандо — мой вечный спаситель, рыцарь на белом коне — тащит меня вниз по лестнице «Роскошных апартаментов Белэм», совсем не роскошных и далеко не апартаментов. Я упираюсь, то ругаю его, то бессмысленно хохочу. На нас тупо глазеют наркоманы; они стоят на пороге своих номеров, но никто не вмешивается — им в лом. Моим родителям тоже, видимо, надоело вытаскивать меня из дерьма.

— Мать твою, оставь меня в покое! — Я смеюсь и кричу, лягаюсь, пинаюсь, размахиваю руками. Брат толкает меня к новенькому «фольксвагену-поло», который он купил после того, как его повысили. — Почему ты не можешь оставить меня…

Сонгвеза красит ногти в ярко-алый цвет в своей безликой спальне. Закончив, она вытягивает ноги и рисует на внутренней стороне бедер узкие полоски, похожие на порезы.

Башни-близнецы… Всемирный торговый центр в Нью-Йорке? Только у самолетов, которые летают вокруг них, черные крылья с белой подпушкой и длинные острые клювы.

Куст маргариток примят; он хранит отпечаток тела Тандо. Я надеюсь увидеть след его фигуры, четкий, как в мультике, — с раскинутыми в стороны руками. Но вижу только мятый куст. Сломанные ветви. Оборванные листья. На белых лепестках пятна крови, как ржавчина.

«Где твои родители?» — спрашивает какая-то дама в супермаркете, опускаясь на колени, чтобы поговорить со мной. У нее добрые глаза, но на ее беджике написано: «Убийца! Убийца! Убийца!»

Из отделения скорой помощи выходят родители и ищут меня; они цепляются друг за друга, как будто силу притяжения отменили и они боятся улететь. Они не знают, как жить дальше. Они видят, что я уже все знаю. Я сижу на тротуаре, в красно-синем переливе проблескового маячка «скорой», вся дрожу, икаю от ужаса. У меня на груди Ленивец; он обнимает меня длинными лапами за плечи. Иудино объятие. Отлив отступил только на миг. Дал мне ощутить его сухое, жаркое дыхание.

На сцене ночного клуба выступает группа «Цоци». Парни в шерстяных шлемах с прорезями для глаз. Они срывают маски. Под ними лицо Сонгвезы. Потом они стягивают с себя лица.

Я получаю письмо по электронной почте. Год, марка и номер модели. Номерные знаки, регистрация. Время и адрес. Я не чувствую себя виноватой. За машину заплатит страховая компания. Я договорюсь с дилером. Машины угоняют каждый день. На белого рыцаря я не рассчитываю.

Я плещусь в лужах в нашем саду; на мне красно-черные резиновые сапожки, похожие на божьих коровок, с улыбающимися рожицами насекомых на носках. В лужах розовые фламинго, как в документальном фильме о заповеднике Этоша, который я когда-то видела. А может, то был фильм про Окаванго? Я радостно бросаюсь вперед, размахивая руками и кричу, чтобы вспугнуть их и чтобы они улетели. Но следующая лужа оказывается вовсе не лужей. Она поглощает меня целиком. Утопая, я выглядываю на поверхность и понимаю, что то были совсем не фламинго. И что-то тянет меня вниз.

Библиозоология: термины, связанные с апосимбиотами (зоолюдьми, зверолюдьми).

Машави — южноафриканское слово (из языка шона), которым описывают как сверхъестественные способности, дарованные апосимбиотам, так и самих животных-апосимбиотов.

Впервые этот термин (правда, немного в другом варианте, машаве) появился в печати в 1979 году в тексте, не имеющем никакого отношения к апосимбиотам (см.: Penny Miller. Legends of Southern Africa). Тем не менее он находит отражение в современном словоупотреблении.

«Машаве — это духи чужаков или странников, умерших далеко от своих семей и кланов и не похороненных должным образом. Из-за этого они не могут „вернуться домой“ и продолжают беспокойно бродить по саванне. Таких бездомных духов боятся, потому что они всегда подкарауливают живых, в тело которых можно вселиться; поскольку странствующий дух не может вернуться на землю своих предков, он ищет тело, готовое его приютить. Если человек не желает стать вместилищем духа, он заболевает, и болезнь эту нельзя излечить с помощью европейской медицины. Необходимо пойти к прорицателю. Если тот видит машаве, пациент сам должен решить, принимает он духа или отвергает его. Если пациент не хочет принять в себя машаве, прорицатель переселяет его в какое-либо животное (чаще всего в курицу или черного козла), наложив на него руки. Затем он ведет животное в пустыню — точно так же, как израильские пророки отвели в пустыню „козла“, ставшего вместилищем греха.