Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

В общем, опасаясь расстроить приятеля, Харт вынес плоскую инкрустированную скрипку четвертой. К тому времени Уорд уже приценился к экспонатам бывшей плауденовской коллекции и немного загрустил.

— Боюсь, сто сорок гиней за скрипку мне не потянуть, — предупредил он Харта. — Жалованье у меня пока небольшое, а матушка и подавно не в состоянии платить такие деньги за мое увлечение.

Однако Джордж продолжал показывать ему инструменты, хоть и не надеялся заключить сделку. Ему просто нравилось слушать игру дипломата, а тот явно радовался возможности попробовать в деле такие великолепные скрипки. Так очередь и дошла до той, инкрустированной, на которую Джордж теперь посматривал с опаской. Он даже хотел предупредить приятеля, что инструмент какой-то капризный, но в последний момент передумал ради чистоты эксперимента.

Близорукий светловолосый Уорд осмотрел скрипку, приблизив ее к глазам, провел пальцем по инкрустации вдоль уса — маленьким треугольничкам слоновой кости и черного дерева, заглянул в эфы, примерил, насколько удобно ее держать — и взялся за смычок.

— Помнишь канцонетту из сонаты Мендельсона? — спросил его Харт; идея снова проверить скрипку на том же произведении только что пришла ему в голову.

— Да, славная вещь, — отвечал Уорд и тут же заиграл ее. Звуки наполнили магазин, такие наивно-искренние, чистые и полные тонкой грусти, что Харт понял: за этой скрипкой пришли.

Перестав играть, Уорд не хотел выпускать скрипку из рук.

— Джордж, я… буду очень расстроен, если кто-то другой купит ее, — произнес дипломат, сдерживая дрожь в голосе. — Сколько ты за нее хочешь?

— Сто гиней. — Харт сам себя удивил этим предложением. И тут же стал придумывать ему логичные оправдания: «Если бы скрипка у всех звучала так, как вчера у того гадкого мальчишки, я бы ее вообще не смог продать! Надо уступить, чтобы избавиться от нее. А свое возьму на остальных инструментах». Такая логика, однако, прихрамывала на обе ноги, и Джордж это прекрасно понимал: если инструмент звучит блестяще, это повод назвать высокую цену, а не предлагать скидку.

Но что толку было жалеть? Пусть слова и вырвались у него случайно, брать их назад в доме четырнадцать по Принсез-стрит было не принято. Да и сто гиней, кажется, были неподъемной платой для Адриана Уорда.

— Сегодня я могу раздобыть только половину, — сказал дипломат, прижимая инструмент к груди. — Джордж, когда крайний срок для всей суммы?

— К сожалению, больше месяца я ждать не смогу, — снова удивил себя Харт. «Да что со мной сегодня такое? — подумал он с раздражением. — Этак я начну раздавать скрипки бесплатно. Хорошо бы отец не узнал». И еще сильнее разозлился: что же, так вечно и оглядываться на отца?

— Джордж, месяца мне хватит, ты очень добр ко мне, — Уорд явно воспрянул духом. — Ты не сочтешь непозволительной наглостью, если я попрошу тебя еще об одном одолжении? Я не хочу расставаться с этой скрипкой. Ты позволишь мне взять ее, когда я принесу пятьдесят гиней?

Харт полностью доверял Уорду и сразу согласился. Взволнованный дипломат с явной неохотой вернул скрипку в открытый футляр и, забыв даже попрощаться, быстрыми шагами удалился извлекать из банка все свои сбережения. Досада Джорджа быстро прошла: собственно, для семейной фирмы способность делать музыкантов счастливыми была ведь не менее важна, чем деньги. Счастливый клиент всегда делится своей радостью с окружающими. Да и почему совладелец фирмы не может доступным ему способом выразить приязнь и уважение к такому замечательному музыканту, как мистер Уорд?

Одно лишь обстоятельство все еще портило настроение Джорджу. Отчего все-таки скрипка не звучала вчера? Ему случалось, конечно, читать средневековые бредни про «одушевление» скрипок: какой-нибудь слуга сатаны убивал женщину, пересаживал ее душу в инструмент, а в качестве струн использовал ее жилы. Вся эта чушь снова вылезла на свет божий, когда блистал Паганини: даже музыканты не могли поверить, что человек способен так играть без помощи каких-то темных сил. Почему именно темных? Ничего не поделаешь, традиция. Харту как-то попался в одной старинной книге пассаж, написанный неким благочестивым монахом. Один из братьев в монастыре так сверхъестественно красиво пел во время богослужений, что монах этот заподозрил неладное: уж не вселился ли в певца бес? Монах беса изгнал, и точно: певун рухнул мертвый. То есть, заключал экзорцист, лишь посланец дьявола одушевлял этого человека, а на самом деле он давно уж был мертв. Для просвещенного человека все это теперь звучало на редкость нелепо. А между тем вполне просвещенный Джордж Харт только что наблюдал, как душа покинула инкрустированную скрипку Страдивари, а потом снова вселилась в нее… Иначе как можно объяснить непослушание инструмента в весьма умелых руках самого Харта еще вчера — и его чарующие звуки в руках Уорда сегодня?

Но если допустить такое, тогда… Ну уж нет, скорее всего, дело все-таки во влажности. «Надо будет предупредить Уорда, что его новая скрипка особенно чувствительна к дурной погоде», — решил Харт и выбросил дурацкие суеверия из головы.

Исчезновение скрипача вслед за скрипкой возвращало Штарка в исходную точку так бодро начавшегося расследования. Нет Роберта Иванова — некому точно опознать скрипку по присланным Молинари фотографиям. Вряд ли Иноземцев так уж хорошо изучил инструмент товарища по ансамблю. А мастер Амиранов, как верно заметила Софья, старенький и видел эту — или похожую — скрипку больше двадцати лет назад, причем уверенно утверждал, что никакого отношения к Страдивари она не имеет. И что, в сущности, узнал Иван? Да ничего определенного. В любом случае недостаточно, чтобы страховая компания, клиент Молинари, могла принять качественное решение.

Что делать дальше? Раскапывать историю скрипки в полицейских архивах, как предполагалось изначально, или искать пропавшего скрипача Иванова?

Сам-то Штарк предпочел бы рыться в бумагах — розыски человека представляются ему почти непреодолимо трудной задачей. Но, если рассуждать логически, более свежий след сулит и более скорый результат, думает Иван, наливая себе на кухне «Арманьяк». Софья уже легла спать: Штарк просидел с Иноземцевым в «Чайковском» до закрытия заведения, а заканчивали они разговор на ступеньках памятника Маяковскому и разошлись, только чтобы не опоздать на последний поезд в метро.

Скрипач рассказал Штарку про концерт в Малом зале, про вечеринку с «Дьявольскими трелями» и утреннее вызволение Иванова из полицейского участка. С того дня никто из друзей не видел Иванова, не показался он и родителям. На вопрос, почему распался «Сибелиус-квартет» — ведь Иванову можно было найти замену, — бывшая первая скрипка отвечал неохотно. Но Иван заключил по косвенным признакам: другие музыканты квартета, виолончелист Дорфман и альтист Чернецов, обвинили Иноземцева в том, что тот неправильно повел себя с Ивановым, и не захотели больше иметь с ним дела.