Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Виолончелист, явно парень отходчивый, садится, берет салфетку и продолжает размазывать кровь уже ею.

— Дайте я вам помогу, — с состраданием говорит ему Штарк.

Вместе им удается наконец превратить Дорфмана из персонажа дешевого ужастика в виолончелиста, у которого через четверть часа репетиция. Нос у музыканта, однако, распухает на глазах.

— Ну почему вы решили, что я от Константинова?

— Потому что он уже присылал людей. Из службы безопасности, — уже спокойно отвечает Дорфман. — Очень Анечкой интересовались. Я так понял, она тоже исчезла.

Ну и дела, думает Штарк. Нужно будет хорошенько поразмыслить по дороге, как говорить с Константиновым.

— Михаил, вы простите меня за… ну, за ваш нос. Просто вы так неожиданно меня схватили, и я…

— Да ладно, говно вопрос, — ворчит Дорфман, подбирая виолончель. — Я думал, ты еще один из этих. А я шлю «Госпромбанк» к едрене матери. Играю в оркестре, никого не трогаю… Найдешь Боба, скажи мне, ладно? Может, Вовка бухать перестанет, замутим что-нибудь опять.

— Скажу, — обещает Штарк.

У него чуть больше часа до встречи в «Госпромбанке», на Чистых прудах. Так что еще некоторое время он сидит на скамейке, смотрит на замерший в пробке кусочек Садового кольца и, вместо того чтобы обдумывать предстоящий разговор с Константиновым, корит себя за давешний удар головой. «Совсем я отвык от людей, — думает он. — Никуда не годится, пора заняться каким-нибудь делом. Может, даже из вот этого что-то получится. Почему бы и нет». Один товарищ Штарка по финансовому институту работает же в фирме «Кролл», занимается экономическими расследованиями — никакой он не оперативник, такой же аналитик, как Иван, но, видимо, душа лежала к такой работе, не забыл читанные в детстве книжки. А сам Штарк до сих пор не уверен, что способен что-то расследовать, кого-то ловить, — сегодня вот ударил человека по лицу, а завтра что? Застрелит какого-нибудь жулика?

Размышляя так, Штарк добрался до монументального, с тысячей маленьких окошек, здания «Госпромбанка». Раньше здесь наверняка было какое-нибудь советское министерство с деревянными панелями на стенах кабинетов и красными ковровыми дорожками в коридорах. А теперь — государственный банковский офис с такими же обязательными признаками: ковролином корпоративных цветов и приемными устройствами для электронных пропусков возле каждой двери. Долго проработавший в частном банке Штарк сразу почувствовал себя придавленным. «Как сюда можно ходить каждое утро?» — думал он с тоской, поднимаясь в лифте на восьмой, верхний этаж.

В кабинете Константинова легко можно было бы разместить среднего размера тренажерный зал. Но и здесь Иван не ощущает простора: окна такие же маленькие, как и везде в здании. Константинов принимает его за длинным столом — прямым преемником того, за которым заседала коллегия безвестно сгинувшего министерства. Секретарша лет сорока пяти, подчеркнуто далекая от модельных стандартов, приносит чай в старомодных фарфоровых чашечках (Штарку приходит на ум словосочетание «гэдээровский сервиз») и поднос с конфетами: «Мишки», «Вдохновение», полный набор из счастливого советского детства; у Ивана, когда он рос в Шадринске Курганской области, таких конфет не было.

— Итак, Иван Антонович, — начинает Константинов, складывая руки перед собой, как когда-то Бовин в «Международной панораме», — расскажите немного о себе.

— Простите, Алексей Львович, но ведь это у нас не собеседование? — Свободный человек Штарк не испытывает никакого почтения к чинам. А на эту встречу Константинов пригласил его сам — значит, он, Штарк, нужнее председателю правления «Госпромбанка», чем председатель — ему.

Константинов не выказывает никаких эмоций, просто продолжает ровным голосом опытного переговорщика:

— Я интересуюсь вашим, так сказать, послужным списком, Иван Антонович, потому что вы ищете Роберта Иванова. Так мне сказали. Это правда?

— Не совсем так, Алексей Львович, — качает головой Штарк. Он словно попал в какой-то советский фильм, где ему неожиданно легко пить чай с сахаром и обращаться к людям по отчеству. — Один мой друг в Нью-Йорке старается выяснить происхождение вот этой скрипки. — Тут он раскладывает перед банкиром залапанные распечатки. — Она вроде бы пропала у нас, в России, полтора века назад. И этот мой друг попросил меня выяснить, что смогу. Я согласился ему помочь, и мне сказали, что эта скрипка могла в последнее время принадлежать Роберту Иванову.

— Где вам это сказали, если не секрет? — Константинов свой чай не пьет, смотрит неотрывно в глаза Ивану, но Штарка это не смущает: внутри фильма все какое-то ненастоящее.

— В Музее Глинки. Там один из мастеров вроде бы узнал инструмент.

— А кто именно из мастеров?

— Вы их всех знаете?

— Я очень люблю скрипичную музыку, Иван Антонович, и знаю многих, кто с ней связан.

— Мастера зовут Ираклий Амиранов. — Штарк не видит ничего зазорного в том, чтобы делиться информацией о своих источниках: возможно, так и Константинов расскажет ему что-нибудь интересное.

— Это, так сказать, патриарх московских мастеров, — кивает банкир. — Если он держал в руках скрипку, он ее запомнил.

— А вы ведь тоже видели эту скрипку?

— Да. Вы говорите, сейчас она в Нью-Йорке? А кто ее владелец?

— Некий мистер Лэм.

— Не мистер Иванов.

— Нет. Вы думаете, Роберт Иванов мог уехать из страны?

— Я ничего про это не думаю, потому что мне не хватает информации. Но я бы очень хотел узнать, где он.

— Почему, Алексей Львович?

— Вы слышали квартет Сибелиуса?

— Произведение — да, состав — нет.

— Я имею в виду как раз состав. Николай Иноземцев — первая скрипка, Роберт Иванов — вторая скрипка, Владимир Чернецов — альт, Михаил Дорфман — виолончель. Не слышали — послушайте.

Банкир щелкает пультом — опускает шторы, разворачивает экран во всю стену справа от длинного стола, включает проектор и DVD-проигрыватель. На экране возникает сцена Малого зала консерватории, а на ней — четверо парней, с тремя из которых Иван уже познакомился. Четвертый, Роберт Иванов, — самый невзрачный из них. Этакая робкая белая мышка. Никакой харизмы. Даже если бы он не сидел на обычном для второй скрипки месте, было бы очевидно, что он не лидер. Но Иван, хотя его любовь к классике — недавняя и довольно поверхностная, уже через минуту понимает, что роль Иванова в квартете — вовсе не последняя. И что в музыке он ничего не стесняется и не боится. Штарк даже забывает, где он находится, — акустическая система в главном кабинете «Госпромбанка» в точности воссоздает атмосферу концерта.

— Это Четырнадцатый квартет Бетховена, — комментирует, ломая музыку, Константинов. — К тому времени как Бетховен его написал, он утратил не только слух, но и остатки уважения к правилам. Партия второй скрипки тут местами изощреннее, чем у первой. Вы ведь любите музыку?