Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Среди ночи, в четвертом часу, Иванов вспоминает, что скрипка, инкрустированная зубцами из слоновой кости и черного дерева, с этикетом AS 1709, осталась на заднем сиденье «Кайенна». Выбегает на улицу, дрожащими руками натянув брюки и даже не застегнув рубашку. Анечка с балкона щелкает ключом, чтобы открыть машину, но в этом нет уже никакого смысла — «Кайенн» и так стоит незапертый. Иванов еще надеется на чудо, заглядывает под сиденья, зачем-то распахивает багажник (что же, вор ради шутки переложил туда инструмент и удалился, хихикая и насвистывая?). Наконец опустошенно садится на корточки возле «Порше». Когда хлопает дверь подъезда, он поднимает на выбежавшую Анечку глаза, полные такой боли, что она останавливается в нерешительности.

— Я, пожалуй, пойду, — тихо говорит Боб, поднимаясь. И, не оглядываясь, бредет вниз по переулку, в сторону Солянки. Опомнившись, Анечка — в длинном свитере на голое тело и шлепанцах — догоняет его, забегает вперед.

— Боб! Ну постой, погоди, куда же ты, ты же все у меня оставил — и одежду, и кошелек, и вообще, и телефон, ну постой, давай подумаем, что дальше делать!

Иванов обходит ее, будто и не было последних двух часов, будто он не был только что влюблен в нее без памяти, не начинал в полудреме строить планы, как они уедут вместе, а все, что мешает, просто бросят здесь. В голове у него возникает и нарастает шум, похожий на гудение трансформатора, и единственная полуоформленная мысль — про то, что хочется дойти до реки. Не чтобы прыгнуть, а просто чтобы дул ветер, а Боб стоял бы на ветру над рекой.

Хладнокровная Анечка Ли, никогда в жизни не смотревшая ни одному мужчине в спину, делает для Боба исключение и долго провожает его взглядом, прежде чем вернуться к себе на пятый этаж, закутаться в плед и застыть на диване в позе эмбриона.

Добредя до реки, Иванов приходит в себя от холода и наконец застегивает рубашку. За этим занятием его застает полицейский патруль. Человек в расшнурованных туфлях и сползающих из-за отсутствия ремня штанах прямо-таки излучает вызов общественному порядку.

…Из «обезьянника» Боба утром вызволяет Иноземцев, кто же еще? У Иванова ни братьев, ни сестер. Родители круглый год живут за городом на деньги от сдачи старой квартиры возле Зачатьевского монастыря, выделив Бобу оставшуюся от бабушки каморку в каховской пятиэтажке. Давно протрезвевший и проверенный на наркотики с отрицательным, ясное дело, результатом, Боб смущает — даже выводит из себя — полицейского лейтенанта односложными ответами и нежеланием куда-либо звонить. Чтобы от него отстали, Иванов набирает номер Иноземцева: у Боба несовременная привычка запоминать важные телефоны. Встает проблема идентификации: паспорт-то остался дома, и как установить личность гражданина, даже если Иноземцев приедет? Первая скрипка изобретательно предъявляет лейтенанту афишу, на которой квартет выглядит чопорно и празднично одновременно. Неуверенно сличив с победительным изображением живого Боба — желтая щетина, повисшие сосульками волосы, круги под глазами, рубашка вся в пятнах и разводах, — полицейский все же решает отпустить этого, с позволения сказать, скрипача: еще поселится тут, куда его девать?

— Я смотрю, ты вчера продолжил, — выговаривает Иноземцев Бобу, доставая из пластикового пакета свитер. — На вот, не мерзни. — И вдруг спохватывается: — Стой, а где твой инструмент?

Боб натягивает свитер, долго смотрит под ноги. Иноземцев так и застыл с пакетом в руке: уши его уловили нечто вроде «в Караганде», но ведь он наверняка ослышался.

— Ты про… ты потерял скрипку? — наконец выдавливает Коля. — Или отняли? А ты написал заявление? Пошли обратно!

И уже тянет Боба за рукав к двери отделения, но тот будто врос ногами в тротуар.

— Не надо заявление. Я знаю, кто взял.

— Так тем более надо менту сказать, Боб! Или ты совсем идиот?!

— Не надо менту. — Иванов продолжает упираться, пока Иноземцев не отпускает рукав. — Тут такое дело… Спасибо, что выручил меня. Но… в общем, я больше не смогу с вами играть.

— Да ты что, совсем озверел, братишка? Ну будет у тебя другой инструмент, поиграешь на моем втором пока, ну пусть «фабричка», но звук у нее нормальный, для репетиций вообще отлично. Ну и твоя же была не «страдивари», на самом деле! А Константинов тебе хороший инструмент купит, он же вчера предлагал, помнишь?

Услышав фамилию, которая рано или поздно должна была всплыть в этом разговоре, Иванов передергивает плечами.

— Дело не в этом.

— А в чем? Я понимаю, что ты другой инструмент не хочешь, ну так надо же твой искать! Вон, вспомни, как у Найдина из квартета Бородина альт украли. Помнишь? Он к подружке пошел, а инструмент в машине оставил. «Сториони», кажется, из госколлекции. Его какой-то наркоман взял и за сто баксов продал, а потом менты нашли и отдавать не хотели, тоже продать пытались, уже за какие-то большие штуки. Но вернули же инструмент! И твой вернется, у него внешность характерная, легко будет искать!

— Коля, ну я же сказал тебе, я знаю, кто взял, — с тоской в голосе перебивает Боб. — Одолжи мне на метро лучше. А потом сам все поймешь.

— Боб, — качает головой Иноземцев, засовывая наконец пакет в урну и доставая из бумажника сотенную, — ты поезжай домой, ляг поспать, а потом я тебе позвоню и мы еще поговорим, ладненько?

Иванов кивает, хлопает друга по плечу, пытается даже улыбнуться.

— Конечно. Ты, это, извини. И спасибо большое.

— Я позвоню, — напоследок Иноземцев грозит Бобу пальцем. — Обязательно что-нибудь придумаем.

И лидер квартета поднимает руку, чтобы поймать такси. А Боб с облегчением отворачивается и шагает к метро.

— Что ты за человек, Колян? — с отвращением произносит Чернецов, допивая пятую кружку пива. — На хрена ты его отпустил, а?

— Ну сколько тебе говорить, Володя, он был в невменозе, не хотел он разговаривать. А мне надо было по делам.

— «По делам, по делам», — передразнивает Иноземцева альтист. — Говно теперь наши дела.

В девятом часу вечера им уже ясно, что Боб исчез. Они сто раз звонили ему и на мобильный, и на домашний телефон, а чертановский житель Дорфман и звонил, и стучал в дверь, даже забрался на дерево, чтобы заглянуть в окно второго этажа — но там не было ни света, ни тем более Иванова.

— Даже все приборы выключил, — рассказывал виолончелист уже в «Шварцвальде», залпом осушив первую кружку. — Ни одного огонька.

— Но как ты это разглядел? — горячился Иноземцев, понимая уже, что все это напрасно.

— Расскажи еще раз, что он тебе сказал? — спрашивает теперь Дорфман.

— Не, ну ребят, ну что я буду опять повторять, вы же все слышали.

— Он сказал, что знает, у кого скрипка, да? — упорствует виолончелист. У него уже немного заплетается язык.