Виктор Суворов - Змееед

И тогда все трое обернулись к проводнику: где чемодан, падла!? Но проводник — в дверях вагона. В тамбуре. В метре от них. Если бы и прыгнул к ним незаметно, если бы и отпрыгнул назад с тяжеленным чемоданом в руке, то рядом с ним в тамбуре сейчас должен быть чемодан. Но нет его. И тогда все трое враз обернулись к вонючему, веревкой подпоясанному типу. Он тоже рядом. Выпихнули его только что из тамбура, объяснив, что поезд этот совсем не в Арзамас идет. Так он и стоит, рот раззявив, с немым вопросом на глупой небритой харе: так где же на Арзамас?

Смотреть на него противно. Воротит от мерзкого вида. До рвоты. На нем грязный, рваный тюремный ватник, явно вшивый. Смрад от него — словно помойка ходячая. Чемодан его фанерный тяжеленный весь веревками перевязан, два ржавых висячих замка на нем, ручка — из веревок растрепанных, лохматая вся, вроде той собаки, у которой под шерстью и глаз не видно.

Выхватил пассажир, тот, который до Москвы ехать должен, аккуратный маленький заграничный пистолетик: убью к чертовой матери!

Тип придурковатый глазами моргает: я тут при чем? Мой чемодан заберите, граждане хорошие, только меня не трогайте. Последнее с себя сниму, если у вас нужда. Вот сапоги кирзовые, вконец, правда, стоптанные. И портянки снимать?

Девушка та подбежала: что за шум?

Ее отшили вежливо: цыц, лахудра! Вали кулем, ноги выдернем!

Обиделась девушка, губы надула, отошла надменно.

Двое пассажиров, те, которым в Ярославле сходить, глазами платформу обшарили. Но пусто кругом. Верьте на слово: пусто там было, противно и мокро. Хляби небесные разверзлись, мелким дождиком лица секли.

Тот, с пистолетом который, в тамбур заглянул. Но нет там чемодана. Под вагон завалился? Да не мог он туда завалиться. Платформа высокая, между бортом вагона и стенкой платформы окурок не пролетит. Только туда окурки и валятся, где вагонов сцепка. Но и там чемодана нет.

Тут одного осенило: да не выносили мы его из купе! И туда понесся, проводника от двери отшвырнув. Начальник поезда появился, зевая, глаза протирая, мундир на ходу застегивая. Следом за ним — тот пассажир, только что идеей спасительной озаренный, а теперь словно телегой раздавленный: нет чемодана в вагоне. Нет!!!

Но это и так ясно было. Все помнят, что тот самый чемодан из вагона вы-нес-ли. Тут он должен быть!

— Документ, — орет пассажир с пистолетом. — Документ!

Полез вонючий субъект за пазуху, оголив грудь в картинках синих, минимум пару лет не мытую. Долго разные штуки из кармана в карман перекладывал, силясь найти то, что требовалось. В недрах его штанов, рубах и ватника оказался когда-то красный, а теперь неясного цвета кисет с махоркой, зажигалка из вертухайской гильзы, два куска сахара, черных от грязи, луковица, наполовину сгрызенная, колода карт с бабами голыми, настолько замусоленная, что бабы те только по очертаниям угадываются. Наконец нашел и требуемый документ — вчетверо сложенный, на сгибах потертый, раньше белый, а теперь серый с желтыми подтеками и разводами потрепанный лист.

Из документа с расплывшейся фиолетовой печатью и подписью заместителя начальника ГУЛАГа, начальника Дмитлага НКВД СССР старшего майора Государственной безопасности товарища С. Фирина, следовало, что гражданин Свинаренко Паисий Евлампиевич освобожден из учреждения ФК 15/5 по окончании срока заключения. Справка удостоверяла, что гражданин Свинаренко, осужденный по статье 153, самой пакостной во всем УК-26, срок отбыл от звонка до звонка, и выдана бумага сия администрацией учреждения для предъявления в местные органы власти, иначе новый паспорт не дадут.

— Групповое изнасилование?

— Не виноватый я, — завопил гражданин Свинаренко. — Она сама!

— Где, падла, чемодан?

— Да заберите мой! Не брал я вашего чемодана! Я вот с вам стою. — И заревел, грязной лапой слезы по небритой харе размазывая. — Опять в зону, да? Опять? Я же с вами стою! Опять, да?

Тут только и догадались трое на носильщика внимание обратить. Он давно подскочил, замер в позе «чего изволите». Все внимание на него: ты, гад? Разводит тот руками: обыщите граждане, может, я за пазуху ваш чемодан спрятал.

Самое тут мне время было бы сказать, что носильщик этот что-то видел и уж хотел было словечко молвить, но напоровшись на взгляд…

Но не скажу я вам, граждане, этого, ибо ни черта носильщик не видел. Стоял он смирно в почтительной позе, ожидая, когда доверят ему навьючить на горб и тащить на себе груз. Не горел он желанием кому-то что-то сказать. И не пытался. И вовсе не потому, что на чей-то свинцовый взгляд напоролся. Не было того взгляда. Я вам прямо об этом заявляю.

Он просто понял, что происходит: работает залетный. А в таком деле по одному не работают. Рядом партнеры, хотя их и не видно. Молви словечко — повяжут мусора гастролера, но тем же днем от евойных партнеров пику в печень схлопочешь. Вокзал — он и есть вокзал. «Бан». А на бану и девушки непотребные промышляют, и щипачи по карманам шарят, и те работают, которые углы рубят. Носильщику в эти дела нос совать не рекомендовано. Меньше знаешь — лучше спишь. А берегущий язык да сбережет голову.

Так что и от носильщика проку нет. Молчит. И нет у него пропавшего чемодана. И ничего интересного он сообщить не способен, да и не желает говорить, если бы и было что сказать.

Звякнул тут колокол. Поплыл унылый звон над платформой.

Вы знаете, как раньше поезда отправлялись? Объясняю. Сначала три удара в колокол: дзинь, дзинь, дзинь. С расстановочкой. Потом долгий пронзительный свисток дежурного по станции. На боку у него вместо сумки — два цилиндра кожаных для флажков, желтого и красного. Это самые различимые издали цвета. (А в темноте фонарь у него с красным и зеленым светом.) Желтые флажки не разворачивали никогда. Потому получалось, что это вроде и не флажок, а палочка в руке. Перед собою он ту палочку держит, давая знать, что все в полном порядке. Проводники на ступеньках вагонов застыли, желтыми флажками о порядке сообщая. Если у кого-то в одном вагоне что-то не так, он красный флажок развернет, и все остальные тут же его сигнал повторят, чтобы и машинисту, и дежурному по станции видно было. Если же порядок везде, если только желтые флажки вверх, тогда гудит паровоз протяжно и потихоньку, как бы нехотя, отходит, тянет состав за собой, скорость набирая. Ради зазевавшихся на перроне машинист расписания нарушать не будет. Зазевавшиеся картины порядка не нарушают. Зазевавшиеся — не в счет, пусть догоняют. Пусть в следующий раз по первому звонку места занимают.

Отзвенел колокол, отсвистел дежурный, отгудел паровоз, и «Хабаровск — Москва» мягко и плавно, степенно, с достоинством, как курьерскому поезду и надлежит, тронулся.

Тот, с пистолетом, не вскочил, но влетел в тамбур, стоп-кран рванул. Не только проводника, но теперь еще и начальника поезда с пути своего отшвырнул. Заскрипел-заскрежетал курьерский, замер.