Джоди Пиколт - Похищение

— Бет… — произносит она и густо краснеет. — Тебя ведь уже зовут иначе…

Но сейчас совершенно неважно, как она называет меня; важно лишь, как я обращусь к ней. Голос у меня дрожит.

— Ты… моя мать?

Не знаю, кто из нас делает первое движение, но в следующий миг я уже оказываюсь у нее в объятиях — там, где мечтала очутиться всю жизнь. Она пробегает руками по моим волосам, по спине, как будто удостоверяясь, что я реальна.

Я пытаюсь сузить свой разум до тонюсенькой щелки узнавания, но не понимаю, почему мне знакомо это ощущение: потому что я его помню или потому что так сильно хотела испытать.

Она по-прежнему пахнет ванилью и яблоками.

— Только посмотри на себя… — говорит она, отстраняясь, чтобы лучше меня разглядеть. — Какая же ты красавица!

— Элиза, кто там? — доносится откуда-то из-за ее спины низкий баритон с легким акцентом. На порог выходит долговязый усатый мужчина с седыми волосами и смуглой, кофейного оттенка кожей. — Ella podria ser su gemelo, — шепчет он.

— Виктор, — говорит мама, и голос ее напоминает переполненную чашу, содержимое которой вот-вот выплеснется наружу. — Ты помнишь мою дочь?

Я вижу этого человека впервые в жизни, а вот он меня, похоже, знал.

— Hola, — приветствует меня Виктор. Он протягивает мне руку, но, взвесив все «за» и «против», решает обнять маму за талию.

— Я не знала, стоит ли мне сюда приходить, — признаюсь я. — Не знала, захочешь ли ты меня видеть.

Мама крепко сжимает мою руку.

— Я почти тридцать лет ждала встречи с тобой. Как только мне сообщили, кто ты… теперь… я стала звонить тебе, но никто не брал трубку.

От облегчения, от осознания того, что она хотя бы пыталась, у меня едва не подгибаются колени. Мама мне звонила — это я не взяла трубку! Потому что летела в Аризону к отцу, представшему перед судом.

Мы обе думаем об этом и одновременно вспоминаем, что это не просто встреча после долгой разлуки. Виктор смущенно откашливается.

— Может, зайдете?

Дом заставлен глиняной посудой в яркой глазури и кованым железом. В гостиной я сразу же ищу взглядом подсказки: игрушки, которые выдадут других детей и внуков, компакт-диски на полках, которые скажут о ее музыкальных пристрастиях, фотографии в рамках на стенах. Одна фотография сразу же завладевает моим вниманием: на ней мы с мамой сидим в похожих расшитых платьях. Подобный снимок — сделанный, должно быть, минутой позже или раньше — я нашла в отцовском тайнике.

— Я принесу вам айс-ти, — говорит Виктор и оставляет нас наедине.

Кажется, что после стольких лет разлуки разговор завяжется сам собой, но мы сидим молча.

— Даже не знаю, с чего начать… — наконец говорит мама. Внезапно смутившись, она опускает взгляд. — Я даже не знаю, кем ты работаешь.

— Ищу пропавших людей со своей гончей, — отвечаю я. — Странное совпадение, учитывая обстоятельства…

— А может, в силу этих обстоятельств, — предполагает мама. Она складывает руки на коленях, и мы молча смотрим друг на друга. — Ты живешь в Нью-Гэмпшире…

— Да. Всю жизнь… — Тут я понимаю, что это неправда. — Ну, большую часть жизни. — Я достаю из кармана фотографию Софи. — Это твоя внучка.

— Внучка… — эхом откликается мама.

Она рассматривает снимок.

— Софи.

— Похожа на тебя.

— И на Эрика. Моего жениха.

Я надеялась, что стоит мне увидеть маму — и плотину прорвет, и все пустоты в моей памяти заполнятся. Надеялась, что сработает какая-то рефлекторная память и ее смех, ее улыбка, ее прикосновения — все это покажется мне знакомым, все это не будет мне в новинку. Но вот объятия разомкнулись — и мы снова те, кто мы есть: две незнакомки. Мы не сможем заново отстроить свое прошлое, потому что даже не успели достичь взаимопонимания.

Я много лет набрасывала портрет своей матери, воруя черточки чужих жизней: женщины в бассейне, упрашивающей крохотную дочь прыгнуть ей в объятия, романтической девушки, трагически погибшей в юности, героини Мерил Стрип в фильме «Выбор Софи». С каждой из них я могла бы болтать абсолютно непринужденно. Каждая из них знала бы, как я провела эти годы. Но ни в одной из этих фантазий моя мать не говорила по-испански, не выходила вторично замуж и не сидела смущенно на краешке стула. Ни в одной она не была мне чужой.

Когда мать соткана из мечтаний, любая реальность разочарует.

— И когда у вас свадьба? — вежливо интересуется она.

— В сентябре.

Во всяком случае, так мы планировали. Я думала, что отец отведет меня к алтарю… Тогда я еще не знала, что он уже отвел меня очень далеко от дома, — и сейчас может сесть за это в тюрьму.

— А мы с Виктором празднуем в этом году серебряную свадьбу.

— А дети у вас есть?

Она качает головой.

— Я не смогла. — Мама опять опускает взгляд. — А твой отец… Он женился еще раз?

— Нет.

Наши взгляды пересекаются.

— Как у Чарлза дела?

Странно слышать, как отца называют другим именем.

— Он в тюрьме! — выпаливаю я.

— Я никогда об этом не просила. Не буду врать: когда-то я мечтала упрятать его за решетку на всю оставшуюся жизнь. Но это было так давно… С той минуты, как прокурор позвонил мне и сказал, что его нашли, я думала только о тебе.

Я представляю, как она ждет меня на крыльце этого дома, хотя знаю, что выросла не здесь. Как понимает, что я больше не вернусь. Я представляю ее лицо в тот момент, но вижу лишь собственные черты.

Мама пристально смотрит на меня.

— Ты… ты что-нибудь помнишь? — спрашивает она. — Из… тех времен.

— Иногда я вижу сны. Например, лимонное дерево. Или как я захожу в кухню, а всюду валяется битое стекло.

Мама кивает.

— Тебе было три года. Это не просто сон.

Впервые в жизни кто-то подтверждает истинность воспоминаний, в которых я сама не могла разобраться. Я замираю.

— Мы с твоим отцом в тот вечер поругались, — говорит она. — И ты проснулась от шума.

— Вы развелись из-за меня?

— Из-за тебя? — Она искренне удивлена. — Ты лучшее, что было в нашем браке.

Следующий вопрос жжет мне горло и вырывается подобно снопу огненных искр.

— Поэтому он забрал меня с собой?

В этот момент в гостиную входит Виктор. На подносе — кувшин чая со льдом и печенье в сахарной пудре, каждое размером с детскую ладошку Под мышкой он держит коробку из-под обуви.

— Думаю, это тебе тоже пригодится, — говорит он, протягивая коробку жене.

Она выглядит растерянной.

— Сейчас, пожалуй, не лучшее время… — бормочет она.

— Пускай Бетани сама решает.

— Тут всякие вещицы, которые я сберегла, — поясняет мама, развязывая ленту. — Я знала, что рано или поздно встречусь с тобой. Но почему-то думала, что тебе по-прежнему будет четыре года.

В коробке лежит кружевной чепчик для крестин и табличка с больничной кроватки: мое имя — то, первое имя. И масса тела — 6 фунтов 6 унций. Данные вписаны красными чернилами рукой какой-то медсестры. Рядом — крошечная фарфоровая чашка со щербинкой на ручке. Бумажный квадратик с аккуратно выведенными карандашом печатными буквами: «Я ЛУБЛУ ТЯ».