Саския Норт - Побег из Амстердама

— А при чем здесь это? Нет, я его купила.

— Иногда владельцы домов идут на все, чтобы выселить жильцов из дома. Или соседи. У вас хорошие отношения с соседями?

— Вы хотите сказать, что кто-то хочет выжить меня из дома?

— К сожалению, бывает и такое. Но я все-таки думаю, что вам надо искать среди ваших знакомых. Или, как вы сами сказали, это обезумевший фанат. Вы же довольно известная певица.

Мои мысли путались. В животе бурчало. Я еще ничего не ела. Я даже не знала, чего мне хочется, но должна была что-то бросить в желудок, потому что мозги уже не работали. Я закончила разговор с Виттеброодом и пошла в кухню.

Рини сидела за столом и вопросительно смотрела на меня. Я покачала головой.

— Да они ничего не могут сделать. Видимо, мне надо умереть, чтобы они начали расследование.

Рини прорвало:

— Это просто безобразие, что тут происходит!

Мне захотелось, чтобы она ушла. Тогда бы я съела бутерброд, почитала газету и пошла погулять с детьми.

— Слушай, мы с Гюсом тебя не оставим. Все будет хорошо, вот увидишь. А за детей не волнуйся. Мы всегда им поможем. Даже в самом худшем случае. Если хочешь, мы все устроим.

— Что?

— Ну, знаешь… — Она неловко замахала руками. — Мы готовы оформить опеку. Мы будем заботиться о них. Им не надо будет переходить в другую школу, они будут жить на этой же улице…

— До этого еще не дошло. Я об этом и думать не хочу.

— А надо бы подумать, дорогая. Нам всем надо подумать. Речь идет о твоем материнском долге.

Мне не надо было так откровенничать с Рини. Она была моей соседкой, и наши дети играли вместе, но мы не были близкими людьми и никогда ими не станем. Я уже жалела о том, что рассказала ей о себе, ведь я была совершенно уверена, что она будет обсуждать мои проблемы с подругами. Рини такая. Тот тип людей, которые без зазрения совести, в ритме легкого вальса вламываются в чужую жизнь и требуют откровенных признаний. Так и она влезла в мою жизнь, и теперь будет трудно соблюдать дистанцию. Отцепиться от таких людей, как Рини, можно, только крупно с ними поссорившись.

Что мне теперь делать? В глубине души я знала что. Уехать. Здесь я не была в безопасности. Я не могла себе позволить игнорировать угрозу и продолжать жить своей жизнью. У Мейрел и Вольфа не было никого, кроме меня. Я должна скрыться вместе с ними, если надо — на всю жизнь. У меня было единственное место, где мы могли спрятаться, хотя бы на время. Правда, сама мысль вернуться, как побитая собака, в дом, о котором у меня сохранились самые тягостные воспоминания, к сестре, которая до сих пор считала меня глупым маленьким ребенком, вызывала у меня отвращение. Но по-другому было нельзя. Какими бы сложными ни были наши отношения, все-таки она единственный человек, которому я могла по-настоящему доверять.

Когда я родилась, Анс уже зарабатывала свои первые карманные деньги в пансионе. Она очень рано поняла, что есть только один способ привлечь внимание родителей — помогать им. Вставать в пять утра, чтобы готовить завтрак, накрывать на столы вечером перед сном, после школы складывать полотенца и снимать с грядки овощи. С Пасхи и до конца сентября шла работа без остановки. Заклеивать велосипедные шины, подметать тротуар, натирать душевые кабины, сворачивать салфетки, чистить столовые приборы, печь булочки, менять постельное белье, чистить картошку ведрами, спать в сарае, потому что на лето наши комнаты сдавались. Люди из города проводили здесь свой отпуск. Длинноволосые мужчины и женщины в летящих открытых платьях. Они загорали и смеялись со своими детьми, которым разрешали играть в теплом песке до тех пор, пока солнце не утонет в море, а потом еще и покупали мороженое.

Моя мама редко смеялась. Она никогда не бегала с нами вверх на дюны смотреть на ярко-красное солнце. Она всегда была занята делом, руки ее были грубыми, потому что она все время что-то мыла, чистила и скоблила. Она ненавидела постояльцев, этих хипповых горожан, бегающих по коридору детей и песок, которому она никак не могла запретить проникать в дом.

Отец был совсем другим. Он вырос в пансионе, он любил и море, и пляж, и постояльцев, которым он каждую неделю рассказывал одни и те же истории о русских кораблях, севших на мель, и о китах. В «Дюнах» была вся его жизнь, и от этого свихнулась моя мать.

Когда он умер, через пять лет после самоубийства матери, Анс сказала, что хочет остаться жить в «Дюнах». Она любила побережье и не могла себе представить, как можно жить в городском доме. Она в то время уже работала в социальной сфере, каждый день ездила в своей «панде» в Алкмар, и там достаточно насмотрелась на горе и страдания. Город был не для нее. Она искала маклера, чтобы как можно более честно и выгодно устроить все с завещанием, и через знакомых вышла на Мартина Бейлсму. Он посоветовал ей выплатить мне мою долю от «Дюн», и таким образом, вскоре после исчезновения Стива, я получила неожиданно триста тысяч, на которые купила домик на Фонделкеркстраат.

Казалось, что все у нас складывалось хорошо. Кое-что получили Анс с Мартином, я нашла Геерта, мы обе были влюблены и избавились от страданий своих родителей. Никогда еще мы с Анс не были так близки, как в первый год после смерти отца. Они с Мартином по выходным сидели с Мейрел, иногда они приезжали в город, и мы вместе ужинали, они даже были на нашем выступлении в парке Фондела в День Освобождения. У меня было такое чувство, что я наконец-то по-настоящему узнала свою сестру. Казалось, она стала моей лучшей подругой, и я как ребенок радовалась этому. Это продолжалось до тех пор, пока она не стала вмешиваться в мою жизнь. Постепенно стали проскальзывать замечания о том, как я воспитываю Мейрел, трачу деньги, живу с Геертом. Когда я сказала ей, что опять беременна, она отреагировала на это неодобрительно: «Ну, уж извини, порадоваться за вас не могу. И одного-то ребенка тебе много. Тебя вечно нет дома по ночам. Зачем это надо? На свете и так достаточно несчастных детей. Я вижу их каждый день». После этого наши только что расцветшие отношения охладели до прежнего уровня: телефонные звонки раз в неделю и визиты вежливости время от времени. Мы обе изо всех сил старались ничего больше не обсуждать.

Я набила три большие сумки одеждой, две — книжками, куклами и другими игрушками, и все это вместе с тремя парами ботинок и сапог, зимними куртками и коробкой с моими бумагами запихнула в багажник своего старого, проржавевшего «гольфа». Потом позвонила в школу сообщить, что дети некоторое время будут отсутствовать. Директор разговаривал со мной очень напряженно, пока я не сказала, что меня вынуждают уехать «крайне серьезные, угрожающие жизни обстоятельства». Я должна была отправить ему по факсу полицейское заключение и адрес нашего места пребывания, по которому он будет присылать домашние задания. Когда я сказала детям, что мы на некоторое время едем к тете Анс на каникулы, Вольф завопил от восторга, а Мейрел только удивленно и озабоченно взглянула на меня.