Роберт Липаруло - И приидет всадник…

Несмотря на несхожесть жертв, способ убийства каждый раз один и тот же. Обезглавливание. Голова всякий раз находилась на значительном удалении от тела, но тело убийца всегда оставлял там, где оно упало. На тканях рук — от кисти до предплечья — у каждой жертвы обнаружены следы клыков. Правая кисть Джессики Хэмптон была почти отгрызена. На трупах Джозефа Джонсона и Дэниэла Фирза следователи нашли следы сильных укусов на ступнях и щиколотках. Эксперты из Огдена пришли к выводу, что найденная на месте преступления шерсть принадлежит гибриду волка и собаки, причем по крайней мере двум разным особям. Эти злобные животные запрещены к разведению как минимум в тридцати штатах. Если убийца использует этих зверей для того, чтобы обездвижить жертву, он, вероятно, живет в штате, где нет подобного запрета. Или где-нибудь в глухомани. Во всяком случае, вблизи городской черты невозможно держать таких тварей незаметно.

Все жертвы были убиты дома. Знал ли преступник заранее, где их искать? У него были адреса? Или он кружил по окрестностям, выбирая случайную жертву, и, выбрав, выслеживал добычу? Может, он выбирал их где-то в людном месте — в продуктовом магазине или на автозаправке — и шел за ними до дома?

«Выходили из дома в тот день? Куда?» — черкнул Брейди в блокноте.

Он закрыл папку, потом — глаза. Не заспиртуй он вчера мозги на ночь, догадался бы спросить у Алиши хоть какие-нибудь подробности вчерашнего случая, когда она позвонила. Как это ни цинично, чем больше убитых, тем проще определить, по какому шаблону преступник их выбирает. У жертв серийного убийцы всегда есть что-то общее, каким бы незначительным или непостижимым ни казалось сходство. В этом подобии нередко кроется ключ, помогающий предсказать, на кого в следующий раз падет выбор, и может быть — но как ненадежно это может быть — человека удастся спасти.

Под ровный гул самолета Брейди, который накануне мало спал и много выпил, потихоньку задремал.

Во сне ему не привиделись летающие черепа и размахивающие топорами маньяки, как того можно было ожидать. Брейди не видел истерзанных трупов, не слышал жутких воплей в темноте. Ему приснились жена и сын: Зак спускался бегом по зеленому холму, а Карен, смеясь, щекотала ромашкой щеку Брейди. Она была беременна, и Брейди проводил пальцами по тугому животу с той же нежностью, с какой лепестки цветка ласкали его лицо. Он вдруг понял — с той необъяснимой уверенностью, которая бывает во сне, — что у них должен был родиться еще один ребенок. Но уже никогда не родится. Они смотрели друг на друга с несказанной радостью, и их смех сливался в единое целое и, поднимаясь к небесам, излучал радужное сияние.

Когда стюард осторожно разбудил Брейди, тот еще чувствовал на своей щеке прикосновение лепестка ромашки. Он потрогал щеку: по ней стекала слеза.

Когда Люко вновь появился в зале, бесплотные лики Смотрителей обратились к нему. Продолжая стоять на пороге, он обернулся. Из тьмы коридора возник отец Рендалл и вступил в неярко освещенное пространство. Когда, по-старчески шаркая, он проходил мимо Люко, тот указал на один из стульев на незанятой стороне стола:

— Вот сюда, пожалуйста, святой отец.

Сосредоточенный взгляд Рендалла был устремлен в каменный пол впереди под ногами, и Люко засомневался было, что тот заметил, куда ему предложили сесть. Но старик направился туда, куда следовало, и Люко снова переключил внимание на коридор.

«Стук… стук… стук», — гулко разносился в темноте звук шагов Пипа. «Стук… стук… стук», — раздавалось все ближе. Наконец, из тьмы сперва показалась большая картонная коробка с державшими ее снизу руками. Затем появился и сам обладатель странной походки. Люко улыбнулся. Они были ровесниками, но у Пипа лицо за десятки лет почти не изменилось, осталось детским, как и одна из его ног. Только самый бессердечный человек не испытывал симпатию с первого взгляда на его чистое лицо, маленький нос, тонкие брови и большие карие глаза.

Правая нога ступала бесшумно, но каждый раз, шагая левой, Пип издавал жутковатый звук, напоминавший цоканье конской подковы, и все его тело перекашивалось в сторону короткой ноги. Много раз Люко предлагал купить ему протез или ортопедическую обувь на высокой подошве, уговаривал сделать операцию… что угодно — лишь бы Пипу было удобнее. Но тот всякий раз отказывался, предпочитая пользоваться подручными средствами: привязывал, приклеивал или прикручивал скотчем к подошве короткой ноги деревяшки, пластмассовые коробки от видеокассет или книги в мягкой обложке.

На половине пути до стола Люко забрал у него коробку.

— Спасибо, Пип, — сказал он.

Пип кивнул и встретил взгляды наблюдавших за ним Смотрителей. Он откинул рукой волосы со лба, и Люко показалось было, будто он собирается что-то сказать, но Пип тут же снова опустил голову и заковылял обратно; странный звук его шагов тянулся за ним, как запах сильного одеколона.

Коробку, которая оказалась набитой газетными вырезками и ксерокопиями документов, Люко поставил на стул возле отца Рендалла и подвинул стул ближе к священнику. Сам он сел на свое прежнее место, по другую сторону от Рендалла.

— Вы все знакомы с отцом Рендаллом, — произнес Люко. — Он нашел нечто такое, что должно… — он сделал паузу, усиливая последнее слово, — развеять любые оставшиеся у вас сомнения.

Рендалл поднял голову.

— Господа… и дамы, — произнес он густым баритоном, удивительно звучным для иссохшего старика. Слово «дамы» прозвучало с особой любезностью; к тому же Рендалл слегка поклонился при этом и на секунду стал похож на школьника, впервые в жизни приглашающего девочку на танец. — Очень приятно еще раз всех вас видеть.

Не успели Смотрители ответить на приветствие — кто кивком, кто негромко вслух — как священник, отвернувшись, принялся рыться в коробке.

Отец Рендалл казался Люко древним, как те папирусы, в которых старик постоянно копался. Кожа на лице священника даже напоминала этот материал: она была иссохшая, тонкая и сморщенная, покрытая старческими пигментными пятнами. Узкие губы поблекли настолько, что линия рта стала почти невидимой. Нос был слишком большим, волос на голове, напротив, недоставало, щеки впали — однако сияющие глаза Рендалла заставляли собеседника разом забыть обо всех изъянах. Они были пронзительно-синими и казались всевидящими. И всеведущими. В этих глазах таились мудрость и лукавство, усмешка и сострадание. Каждый, на кого падал их взгляд, испытывал благодарность, словно они сообщали ему некое великое безмолвное знание.

Даже Люко, не восприимчивый к мужскому обаянию, которого у него самого имелось в избытке, с некоторым усилием отводил глаза от взора отца Рендалла. В глубине души он завидовал такому умению очаровывать. Его собственное обаяние складывалось из умения эффектно себя подать, остроумия и природного магнетизма. Рендалл мог пленить человека и повелевать им с помощью одного только взгляда. «Старикан, небось, в свое время потрахался на славу, не гляди что священник», — думал про него Люко.