Роберт Липаруло - И приидет всадник…

В неверном свете лампочки жиденькие серебристые волосы Рендалла казались дымным шлейфом над его блестящей головой, отчего священник выглядел совсем бесплотным. Одежда — темно-серая рубашка и черные брюки — была на размер больше, чем нужно, и болталась на нем, усиливая это впечатление. Ткань свисала с костлявых плеч крупными складками, как драпировка. Из рукавов торчали тощие безволосые, покрытые пятнышками руки, по-своему очень примечательные. Кисти были крупными, но костлявыми, а пальцы длинными — как у пианиста, сказала бы тетушка Люко — и прокуренными: с коричневыми никотиновыми пятнами и желтыми ногтями. Когда отец Рендалл говорил, руки его порхали, двигались в такт словам, словно голуби размахивали крыльями. Но сейчас священник молчал, и руки его деловито рылись в бумагах.

— А-а-а! — сказал он наконец с таким удовольствием, будто на него плеснули холодной водой в жаркий день, и достал из коробки пачку документов.

Люко успел заметить, что страницы сплошь исписаны мелким почерком. Он подивился, как Рендалл вообще умудряется находить нужную бумагу среди тысяч неотличимых листов, покрытых его писаниной.

Рендалл веером разложил бумаги на столе перед собой и стал их просматривать, сосредоточенно двигая туда-сюда головой. Потом вдруг расхохотался и обвел веселым взглядом собравшихся, словно приглашая Смотрителей и Люко разделить его радость. Ответом ему было сдержанное молчание, но оно не омрачило этой радости, которой сияли его глаза и широкая улыбка.

«Какой же он чудаковатый», — подумал Люко. Эмоциональный, впечатлительный — и в то же время упорный и педантичный. На самом деле не такой уж он и чудак. Просто очень сосредоточен. Загорается, когда речь идет о важных для него вопросах, и равнодушен ко всему прочему. Это Люко мог понять: он и сам был таким. Только его страсти были сосредоточены на мирских радостях, а интересы отца Рендалла ограничивались изучением нескольких специфических вопросов истории — и в этом качестве он был весьма полезен Люко.

«Весьма полезен» — это еще мягко сказано. Страшно представить, где бы сейчас был Люко без кропотливых трудов Рендалла. В лучшем случае там, в Риме. В Центре когнитивной психотерапии, в психушке, играл бы себе в картишки с Богом и Наполеоном.

— Вот! — объявил Рендалл. — Григорий Великий в своей «Морали»…

— Секундочку, святой отец, — Люко остановил Рендалла, коснувшись его руки, и обратился к остальным. — Ваши ученые уже дали экспертную оценку этому пророчеству.

— Джон Стейплтон про него знает? — недоверчиво спросил Хюбер.

— Да, конечно, — ответил отец Рендалл. — У меня есть… — Он снова запустил руку в коробку и на сей раз мгновенно извлек из нее несколько листков. — У меня с собой его заключение, которое совпадает с моими выводами. А вот — от доктора Нойса. И профессора Инглхука. — Называя фамилии, он поочередно выкладывал на стол одиночные листки.

— С вашего разрешения, нам нужны будут копии, — сказала Тируни Водаджо, высокая эфиопка, сидевшая рядом с Хюбером.

— Я приготовил для вас копии моего доклада, первоисточников, на которые я опираюсь, а также копии оценок названных экспертов. — Отец Рендалл похлопал сбоку по своей коробке.

Некоторые из Смотрителей удовлетворенно кивнули.

«Смотри-ка, вовсе не чудак», — расчувствовался Люко. Тот всегда был готов к любым неожиданностям.

— Так вот! — продолжил Рендалл. Это оказалось вступлением к подробнейшему рассказу о том, как он пришел к своему открытию — путь был длинным, проходил через множество старинных рукописей, а начинался со случайной находки — пометки на полях рукописи папы Григория Великого, написанной в 598 году. Рендалл рассказывал, как с превеликим трудом добывал, с какой осторожностью разворачивал и с какой тщательностью изучал древние манускрипты, как умудрялся краешком глаза заглянуть в те из них, что заполучить не удавалось — все свое нелегкое путешествие старик описал и изобразил в лицах, делая местами отдельные замечания о различных методах толкования Священного Писания.

Отец Рендалл совершенно измучил слушателей своим пылким повествованием. Он всегда так рассказывал о своих открытиях — будто выводы невозможно постичь, не зная, каким путем архивариус к ним пришел.

Наконец он умолк. Его взор перебегал с одного лица, выступавшего перед ним в сумраке, на другое — старик, видимо, ждал похвалы, вопроса или хотя бы недоверчивого восклицания. Когда стало очевидно, что ничего этого не последует, заговорил Коджи Аракава.

— Прошу прощенья, отец Рендалл, — сказал он. — Боюсь, мы ничего не поняли из вашего рассказа. Не могли бы вы еще раз, простым языком, сообщить, в чем состоит пророчество?

Рендалл, опустив голову, прикрыл глаза. Потом распрямился, сделал глубокий вдох и произнес:

— В том, что сын ада в малолетнем возрасте должен будет убить — или, я бы сказал, должно быть, убил , — добавил он, взглянув на Люко (отличная подача, подумал тот), — свою мать.

Это заявление произвело долгожданный эффект: удивленные возгласы, недоверчивые вопросы и призывы соблюдать порядок. Многие смотрели не столько на отца Рендалла, сколько на Люко. Они знали эту темную историю из его детских лет. Она долго оставалась неизвестной, до тех пор пока они не раскопали этот инцидент в ходе собственного расследования. Теперь темная история обещала превратиться в нечто более значительное, даже необыкновенное.

Люко не смог сдержать улыбки. Он их сделал.

Проснулась Алиша Вагнер со смутным впечатлением какого-то услышанного резкого звука. Глаза открылись, и голова поднялась с матраса автоматически. Алиша лежала на животе на кровати, до которой добралась только в шесть утра. Электронные часы на ночном столике показывали 10:27. Четыре с половиной часа сна, если тревожное забытье, из которого только что вынырнула, можно назвать сном. Мокрая от пота простыня обвивала ее торс, как удав. Кожа была липкой. Теплое гостиничное одеяло, не выдержав кошмарных снов Алиши, в какой-то момент улизнуло с постели вместе с подушкой. Преодолев сопротивление негнущейся шеи, она повернула голову к окну. По краям задвинутых штор в комнату пробивался дневной свет.

«Бум-бум-бум!»

Она чуть не свалилась с кровати. Просто кто-то постучал в дверь. Похоже, не в первый раз.

— Что… — начала Алиша, но в горле у нее так пересохло, что звука не получилось. Дотянувшись до стоявшего на столике стакана, где еще оставалось на четверть воды, она с трудом сделала глоток и спросила: — В чем дело?

Из-за двери ответили громко, но не более внятно.

— О господи боже мой! — Алиша героическим усилием встала с постели и пошла к двери, путаясь в разбросанной по полу одежде.