Майкл Кокс - Зеркало времени

— Обвинить ее в причастности к преступлению? Безусловно. Осудить? Вполне вероятно. Давайте посмотрим, что мы имеем.

Первое. Письмо жертвы, найденное в одном из платьев леди Тансор служанкой Сьюки Праут, — в нем миссис Краус требует денег в обмен на письмо, написанное двадцать лет назад, где содержатся некие сведения, по сей день представляющие опасность для интересов миледи, и просит о скорейшей встрече, несомненно, с намерением настоять на вышеупомянутом требовании.

Второе. Свидетельство мисс Эсперанцы Горст, тогда горничной леди Тансор, что шестого сентября прошлого года она по поручению ее светлости относила в гостиницу «Дюпор-армз» в Истоне письмо для вручения некой «Б. К.», которая не могла быть никем иным, кроме как Барбариной Краус, приехавшей в Нортгемптоншир, согласно предварительной договоренности с леди Тансор, — смотри предыдущий пункт.

Третье. Подписанное и засвидетельствованное заявление Т. Барли, эскв., юридического клерка из Линкольнз-Инн, Олд-сквер, где говорится, что в тот же день, шестого сентября прошлого года, он услышал и застенографировал разговор между леди Тансор и своим работодателем мистером Армитиджем Вайсом, в ходе которого стороны сошлись во мнении, что живая миссис Барбарина Краус будет представлять для миледи постоянную угрозу. В конце разговора леди Тансор дала согласие на «любые необходимые меры» (ее точные слова) для устранения, как она выразилась, «этой ужасной тени, омрачающей мою жизнь». Последними словами мистера Вайса были: «Так значит, вы предоставляете дело мне?» На что ее светлость ответила: «Да, с радостью». Кроме того, мистер Барли покажет под присягой, что отчетливо слышал имя «Япп», произнесенное мистером Вайсом, когда речь зашла о «подходящем для такой работы человеке».

Мистер Барли покажет также, что вскоре после убийства миссис Краус леди Тансор снова нанесла визит на Олд-сквер. Хотя на сей раз ему не удалось услышать весь ее разговор с мистером Вайсом, он явственно слышал, как последний саркастическим тоном упомянул о «покойной миссис Кей», на что ее светлость ответила «слава богу!».

Четвертое. Показания миссис Джесси Туриппер, домовладелицы с Чалмерс-стрит, что утром пятнадцатого сентября прошлого года некий господин, похожий по описанию на мистера Армитиджа Вайса, приходил к миссис Краус и что она, десятью минутами позже проходя мимо двери своей жилицы, отчетливо расслышала слова «по поручению леди Тансор», произнесенные означенным господином.

Все перечисленные свидетельства станут фундаментом, на котором инспектор Галли построит обвинение против леди Тансор. Полагаю, этого более чем достаточно для данной цели.

— Что с ней будет? — спросила я, нарушив мрачное молчание, повисшее в комнате.

— Присяжные решат, — сурово ответил мистер Роксолл и снова умолк.

— А кто будет представлять сторону обвинения? — спросила я.

— Сэр Патрик Давенпорт. Опытнейший прокурор. Лучший в своем деле. Он позаботится о том, чтобы виновные получили по заслугам.

Тогда я поняла, что у Эмили нет надежды на спасение, и содрогнулась при мысли, какую страшную цену ей придется заплатить за безрассудный поступок, продиктованный отчаянием.

— Однако, моя дорогая, — продолжил мистер Роксолл, чьи серые глаза теперь оживленно заблестели, — вы по-прежнему не знаете, что именно леди Тансор столь сильно хотела скрыть — что именно стало причиной убийства миссис Краус. Неужели вам совсем не интересно?

И верно. Ужасное видение кары, уготованной Эмили, настолько потрясло мое воображение, что я напрочь забыла спросить, почему же она решилась на роковой шаг.

— Мистер Барли, будьте добры, — промолвил мистер Роксолл, кивая эльфообразному клерку, который с блаженным видом слизывал крошки кекса с кончиков пальцев, развалившись в кресле.

Поставив тарелку на стол, мистер Барли наклонился, поднял с пола жестяную шкатулку и отдал хозяину дома.

— Полагаю, моя дорогая, — обратился ко мне мистер Роксолл, — в задней гостиной вам будет удобно ознакомиться с содержимым шкатулки мистера Барли. Вас никто не побеспокоит, и оттуда открывается чудесный вид на усадьбу.

В задней гостиной я ставлю черную шкатулку мистера Барли на столик у окна и открываю крышку.

В ней находятся две пачки писем, перевязанные обтрепанной грязной бечевкой. К каждому из них прилагается фотография оригинала, а на дне лежат еще три разрозненных документа.

Все письма написаны изящным почерком Эмили. В первой пачке я не нахожу ничего интересного — здесь главным образом короткие отчеты о путешествии, рассказы об увиденных местах и встреченных людях, условиях проживания в гостиницах et cetera. Отложив ее в сторону, я беру вторую пачку, поменьше.

Вот эти десять-двенадцать исписанных листов бумаги, видимо, окончательно решат судьбу женщины, в чьем доме я жила последние месяцы и которая, несмотря на свой капризный нрав, выказывала ко мне искреннюю приязнь и просила меня — с трогательной серьезностью — стать ей верным другом. Однако я прислана сюда, чтобы уничтожить ее, ради моего покойного отца.

Несколько минут я сижу неподвижно, глядя в окно на густой парк, подернутый блестящей патиной измороси, и на тонкие шпили и увенчанные куполами башни громадной усадьбы. Наконец я выпрямляюсь в кресле, глубоко вздыхаю и, развернув первое письмо, начинаю читать.

Ниже приводятся десять писем, написанных с Континента мисс Эмили Картерет к своему двоюродному дяде, покровителю и защитнику лорду Тансору в 1855 и 1856 годах. В них содержится опасная тайна, которую она отчаянно пыталась скрыть и которая теперь наконец раскроется, что будет иметь для меня самые невероятные последствия.

Слова на бумаге, предостерегал мистер Вайс, порой становятся роковыми. Он был прав. Если бы она вняла его совету, все могло бы сложиться иначе — и для нее, и для меня.

Так сядьте же рядом, прочитайте вместе со мной письма Эмили и узнайте все, что узнала я тем унылым пасмурным днем в задней гостиной Норт-Лоджа, под шорох дождя за окнами.

Гостиница Грийона

Албемарл-стрит

Лондон

18 января 1855 г.

Милорд!

Со вчерашнего дня, с самого своего приезда из Эвенвуда, я не перестаю думать о бесконечной доброте и сочувственном понимании, проявленных ко мне Вашей светлостью, и еще не перестаю плакать от радости! Я боялась — о, безумно боялась! — что Вы осудите меня, как сделал бы человек заурядный, когда я во всем признаюсь Вам. Но Вы не осудили! Вы поняли, сколь необходимо было в ужасных обстоятельствах тех последних дней отбросить все жалкие условности ради великой цели. Я так и поступила, с полной готовностью, не ожидая от Вас ни милости, ни награды — лишь суровое порицание. Однако Ваше сочувствие стало для меня чудом, о каком я и мечтать не смела, и я даже не представляю, смогу ли я отблагодарить Вас когда-нибудь. Вечная любовь к моему дорогому, навек потерянному Фебу — блистательному средоточию надежд Вашей светлости — и чувство долга, священного для меня долга перед древним и благородным родом, к коему я имею честь принадлежать, служат нерушимым залогом моей преданности интересам Вашей светлости и нашего семейства.