Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы

— Если у вас нет проституток и нет убийств, то чем же вы здесь занимаетесь? Как насчет наркотиков?

Повисает пауза. Во пастор дает.

— Да. Конечно, — признается Зигги поразительному священнику с не менее поразительной гордостью. — У нас… у нас много наркотиков.

Его приятель спешит добавить:

— А еще у нас много убийств… в книгах . В Исландии хорошие детективные писатели. Арнальд Индридасон, Эвар, Орн Йозефссон, Виктор Арнар Ингольфссон, Ирса Сигурдардоттир, Арни Тораринссон.

Исландские имена вроде ракеты „Скад“. Уже давно попала в цель, а след еще висит в воздухе. Но этим ребятам от меня большой респект. Быть детективщиком в стране, где нет убийств, это вам не баран чихал. Это ж какое нужно воображение, чтобы хотя бы обеспечить своего киллера оружием! Выпивохи продолжают мне рассказывать про свою замечательную страну, но я уже отключился, оставив им только френдли-улыбочку, и мысленно пытаюсь убедить своего религиозного двойника — задачка, прямо скажем, не из простых, — что мы не в воскресной школе.

А я уже „поплыл“. С таким количеством алкоголя в крови я бы преодолел в два раза больше часовых поясов и не заметил. Бля. Интересно, что там поделывают мои христиане. Наверно, уже в эфире. Гудмундур так и не позвонил. Надеюсь, посольские ублюдки не зафиксировали меня своими камерами. Наверняка мои фотографии расклеены у них во всех комнатах. Я ведь убил их человека. А в общей сложности с моей помощью на американских кладбищах поставили шестьдесят семь крестов, так что им есть прямой резон положить меня мордой на асфальт. Но конечно, не все из этих шестидесяти семи были счастливыми обладателями грин-карты. Среди них были тальянцы, несколько русских, порядочно сербов и один то ли швед, то ли норвежец, если я правильно понял. Более странный акцент отправлять на тот свет мне не приходилось. Но преимущественно это были квадратнолицые и крепкозадые кретины. С таким внушительным послужным списком укокошенных америкосов я вполне заслуживаю почетного членства в „Аль-Каиде“.

Да, я в списке самых разыскиваемых убийц. Да, я не должен забывать, что нахожусь в изгнании. Да, ЗНД никто не отменял. И да, меня зовут Дэвид Френдли.

Вдруг раздается знакомый голос:

— Привет! Так вот вы где! Каким ветром вас сюда занесло? Вас разыскивает мой отец! Он мне уже дважды звонил. Вы должны сейчас быть в телестудии!

Ганхолдер, в очередном веселеньком прикиде, засекла меня в углу.

— Да? Привет. А мне он не позвонил, — отзываюсь я, пьяновато растягивая слова.

— Не позвонил? А у вас телефон с собой?

Я роюсь в карманах пальто и пиджака. Нет мобилы. Сливочная блондинка смотрит на меня, как мать на первоклассника, потерявшего школьный портфель. Зигги и Хельги взирают на нее молча, две тощие птички-тупики, застывшие в стоп-кадре.

— О'кей, — говорит она. — Я ему позвоню.

Полкружки пива спустя Гудмундур собственной персоной входит в бар, точь-в-точь лось на пороге магазина „Мейси“ в сочельник: рога блестят, глаза сверкают. Но, заприметив своего брата во Христе на полпути в преисподнюю, он заставляет себя растянуть рот в улыбке и протягивает мне руку. Я сжимаю ее в своей.

— Добрый вечер, отец Френдли. Рад, что я вас нашел. — Он снова светится от счастья. — Ганхолдер сказала мне, что вы ей помогли сегодня утром.

— Истинная вера способна открыть любую дверь, — говорю я с пьяной улыбкой.

— Вы забыли свой телефон дома. Когда я набрал ваш номер, я услышал звонки наверху!

Он смеется, как ребенок. Я тоже не могу удержаться от смеха. Потрясающий тип. Такому хочется всадить пулю промеж глаз, или уж ты идешь с ним до конца. Все равно у меня нет пистолета.

Нам надо поторопиться. Шоу начинается через двадцать минут, — говорит он.

— Да? О'кей. Извините, что так вышло.

Интересно, заметил ли он, что я пьян. На кой черт я ему сдался? Он прощается со своей дочерью-красоткой, присоединившейся к подруге (брюнетке второго дня, в чьем списке побед, возможно, числится Тарантино) за соседним столиком. Гудмундур на мгновение застывает, наблюдая за тем, как его дочь смолит, держа в левой руке сигарету, а в правой бокал с белым вином. Я вижу движение его губ — вот он, неприметный язык тела, выдающий желание бабахнуть дочурку по темени увесистым изданием Библии, выпущенной под эгидой короля Якова. Но, прикусив язык, он прощается с ней по-исландски, она же, наконец удостоив его взглядом, выпускает ему в лицо облако дыма и с откровенной ненавистью в глазах ледяным голосом произносит:

— Блесс, паппи .

Сие может означать только одно — „Пока, папа“, но тон, которым это сказано, заставляет сжаться сердце чувствительного киллера.

Мы выходим на улицу. Вечер встречает нас холодом и ярким светом, как открытый холодильник. Если это самый горячий город в Европе, не мешало бы его немного охладить, особенно с учетом глобального потепления. Наш праведник выезжает из старых кварталов по новенькому хайвею, по бокам которого стоят свежевыкрашенные типовые многоэтажки. Белопятнистые леопардовые горы, окружившие город, купаются в солнечном свете, чайки перелетают с одного фонарного столба на другой. На светло-голубом небе почти теряются серенькие облачка — вот капли человеческой спермы, вот игрушечные киты, — тихо проплывающие над городом. Тем временем я пытаюсь трезво отвечать на вопросы праведника.

— Я оказался не у дел. Вашего адреса у меня не было, а номер телефона вашей дочери я взять забыл. Вот и сидел в кафе, болтал с местными. Довольно познавательно.

— О, кофейни в Рейкьявике — места небезопасные, — говорит он и неожиданно начинает смеяться.

Поначалу я истолковываю этот смех так: когда-то он попивал, но потом Господь его отрезвил и подарил ему телевизионную станцию. Но чем дольше длится смех, тем становится яснее, что таким образом он пытается замаскировать боль, вызванную лицезрением курящей и пьющей дочери в мерзком притоне, да еще одетой так, словно она готова отдаться первому встречному. Не иначе как я попал под благотворное влияние отца Френдли, ибо должен признать: я и сам пришел в ужас. В какое-то мгновение она показалась мне дьявольским отродьем с горящими глазами и валящим изо рта дымом. Я решаю поддержать смех.

— Как говорит Лука в двадцать первой главе, „постигнет день, как силок, тех, кто отягчались объядением и пьянством“, — напоминает мне проповедник, сворачивая с хайвея на короткий, похожий на бруклинский, бульвар с трехэтажными домами справа и слева. Уж не про меня ли это он? Когда он припарковывает машину за одним из домов, я вдруг чувствую, что пастырский воротничок начинает душить меня, как тот силок.

— Вы знаете брата Бранхама? — спрашивает Гудмундур, пока мы идем от машины к зданию.