Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы

Я придирчиво изучаю паспорт. Сработано безукоризненно. Даже лучше, чем Игорев ай-ди китайского производства.

— Как вы это… Где вы это раздобыли? — спрашиваю.

— Сделано в Исландии! Ручная работа!

Гудмундур светится от радости, его распирает гордость: это я раздобыл такую замечательную ксиву!

— У меня есть дружок в полиции, — подмигивает он мне с дурацкой ухмылочкой. — И еще один в политической партии.

Обхохочешься. Что может быть смешнее, чем праведники, занимающиеся подпольным бизнесом!

Следующий взрыв смеха вызывают мои попытки произнести мое новое двойное имя. „Томас-лей-в-юр… Том-в-осле-фырр…“ Заставив меня повторить это раз десять, они окропляют мою забубённую голову водой из-под крана, которую Торчер освящает крестом и благосклонной улыбкой. В общем, ребята развлекаются на всю катушку.

— На самом деле тебя должны были назвать Томас Лейвур Богасон, — объясняет мне Торчер. — Буквальный перевод с хорватского. У нас давно существует традиция: иммигрант должен взять исландское имя, которое является калькой либо вариантом его прежнего. Но зачем нам рисковать, правильно? Олавссон означает „сын Олава“, а так зовут нашего президента.

В этой стране нет фамилий в чистом виде. Исландцы по сей день сохраняют традицию викингов, производя фамилию детей от имени отца. Если у меня родится мальчик, то он будет гордо носить крутую и легко запоминающуюся фамилию Томассон, а если родится девочка, то она будет Томасдоттир.

Я умоляю святых отцов дать мне что-нибудь попроще, и после некоторых раздумий они выпускают меня в мир как Томми Олавса .

В дополнение к нелегальному паспорту я получаю нелегальное жилье рядом с церковью Торчера. На первом этаже этого недавно построенного здания располагается роскошный мебельный салон, а на втором ютятся совсем не роскошные рабочие-иммигранты.

Я попадаю в исландское подполье. Я и мои святые друзья словно поменялись ролями. У дружка Гудмундура из политической партии, носатого типа без шеи по имени Гуд-Ни [53] Good Knee — Здоровое Колено (англ.). (никакого отношения к Раненому Колену [54] Ручей Раненое Колено — местечко в Южной Дакоте, где 29 декабря 1890 года состоялась резня, в результате которой американские экспедиционные войска убили около трехсот индейцев племени сиу. ), вид типичного мафиози. В чем это проявляется, неискушенному читателю так с ходу не объяснишь, но рыбак рыбака узнает издалека. Эти глаза повидали многое в жизни и кое-что в смерти.

Этот пухлощекий всклокоченный тип лет пятидесяти в синей ветровке — поначалу она кажется слишком для него большой, однако при ближайшем рассмотрении это он оказывается слишком толстым — вылезает из черного побитого джипа и быстрой побежкой направляется к парадному подъезду. Из карманов, набитых ключами (и оружием?), он достает добрый десяток и только с третьего раза подбирает правильный.

Гудмундур знакомит нас, и выглядит это со стороны довольно комично, как будто гордый отец рекомендует своего сына знаменитому футбольному тренеру. Гуд-Ни на секунду бросает на меня тусклый взгляд и, буркнув исландское „хай“, входит в обшарпанный подъезд с валяющимися на полу яркими, но изрядно затоптанными брошюрами и непрочитанными местными газетами. Мы идем за ним вверх по лестнице, а затем по длинному голому коридору с дверями справа и слева через каждые пять метров. Потолок довольно высокий, арочный, со стенами не стыкующийся.

В конце коридора, в кухоньке, группка темнобровых и красноглазых работяг с бетонной крошкой в волосах потягивают пиво. На дешевом рабочем столике, рядом с допотопной микроволновкой, стоит маленький телевизор. Идет какой-то примитивный детектив, но работяги на экран не смотрят. Гуд-Ни тихо приветствует их на своем мафиозном наречии.

Один из работяг отвечает ему по-английски с сильным славянским акцентом и показывает пальцем туда, откуда мы пришли:

— Третья справа.

Моя каморка. Сын президента довольствуется складским помещением для запчастей, разделенным фанерными перегородками на боксы для сна. Кровать представляет собой матрас, приподнятый за счет фанерных обрезков и пиловочных чурбаков вместо ножек. Еще тут есть старый дешевый офисный стул, настольная лампа без лампочки и абажура и серебряная ложка на грязном полу — всё. Стена напротив двери — это, в сущности, одно большое окно и под ним вытянутый радиатор. Из окна видно такое же здание с магазинчиками на первом этаже и автостоянкой. Гудмундур бросает на кровать черный пластиковый мешок с постельным бельем.

— Хорошая комната, — обращается он к своему другу, а затем поворачивается ко мне со своей возродившейся в вере улыбкой. — Ты всегда можешь прийти к нам поесть, постирать или посмотреть телевизор.

Родной отец мне ничего такого не предлагал.

Гуд-Ни дает мне гуд-ки [55] Good key — здесь: правильный ключ (англ.). , а также номер своего дорогущего сотового телефона на случай, если в бараке вспыхнет восстание или меня возьмут в заложники. Пожалуй, я не буду говорить гастарбайтерам, что с ними под одной крышей теперь ночует единственный сын президента Исландии. Славная парочка ретируется, и я не успеваю попросить Гудмундура, чтобы он наскоро благословил эту ночлежку. Я начинаю новую жизнь.

С маленькой спортивной сумкой и большой Библией.

Моими сокамерниками оказываются поляки и литовцы да еще один чернобровый лысоватый болгарин по фамилии Балатов, который вполне мог бы сойти за коллегу-киллера. Такой старый добрый Варшавский пакт. Общий сортир называется „мавзолей“. Туда ходят „к Ленину“ (по малой нужде) или „к Сталину (по большой). Саму ночлежку окрестили отелем „Ударный труд“. Обычно все приходят около одиннадцати вечера и уходят в семь утра, громко сопя в коридоре, пока влезают в свои „трактора“.

— Я вам не севен-илевен [56] Seven-Eleven („Семь-одиннадцать“) — всемирная сеть дежурных магазинов. , — поясняет мне Балатов. Весь день он торчит дома: врубит на полную громкость стереомагнитофон и слушает рок из-за „железного занавеса“ или смотрит на кухне „ящик“, матеря все, что там показывают, на своем родном языке. Мне приходится быть начеку и не показывать виду, что я понимаю отдельные слова.

Черноморец подчеркивает свое происхождение с помощью черного свитера, черной бороды, черных волос и черных бровей над черными зенками. Кажется, других цветов он не признает.

— Черная, — произносит он одно из трех десятков освоенных им английских слов, когда на экране появляется чудаковатая негритянка в каком-то белоснежном дневном „мыле“. — Я ебал черную. Хорошо.

Я залезаю в холодильник за пластиковой бутылкой молока.